Мы с Элькой принарядились. Я заставила Ваню надеть костюм и сама повязала галстук американским узлом «шелби». Ненавижу наши тупые русские треугольники. Элька не сводит с Вани глаз. Я делаю вид, что не замечаю. Замечу, когда Эличка переступит черту. Чтобы её турнуть, мне нужен повод. Сегодня она этот повод даст.

Возле ресторана – салон продажи иномарок. Мне понравился хёндай- купе. Чего не купить?

Ваня против: у него права засвечены вместе с поддельным паспортом. Деньги есть – купить нельзя! Что за жизнь! Всё нельзя.

Я на секунду отделилась от Вани – ко мне подходит упакованный мужчина.

– Выбрали что-нибудь?

– Нет, – говорю, – просто интересуюсь?

– И что же вас заинтересовало?

– «Купе». Люблю, когда со мной только один человек.

Мужчина неожиданно предлагает:

– Ну, так в чем дело? Давайте купим «купе».

Я оторопеваю. Мужчина протягивает руку:

– Давайте паспорт.

– Э, – говорю, – я в такие игры не играю.

– А это не игра, – говорит мужчина. – Я не шучу. Это серьёзно.

И смотрит мне в глаза уверенно, спокойно, тепло, проникновенно. Залез мне в душу по самое не могу. А Ваня видит, что у меня какой-то странный разговор, но не подходит. С Элькой воркует.

Я смотрю мужчине в глаза и вдруг понимаю: это он, комплект!

– Если вам нужно время подумать, я подожду, – говорит мужчина. И протягивает мне визитку с золотыми буквами.

Беру, чего не взять? Карман не оттянет.

– Меня зовут Антон, – говорит мужчина, – а вас?

У меня язык свело – не могу произнести своё имя. Ненавижу! Угораздило маму. Известно, кого клавами зовут.

– Анастасия.

– Настя, значит? – тепло произносит мужчина. – Ну, что, Настенька, когда примерно позвоните?

Не спешу с ответом, раздумываю.

Антон куёт железо, пока горячо:

– Давайте лучше я вам позвоню.

Называю цифры. Ваня и Эля наблюдают, переглядываются. Им всё ясно: меня закадрили

Ваня

Думали развлечься, а получилась лажа. Если Клава специально меня злит, хочет вызвать ревность, то я этого не заслуживаю. Ничего у меня с Элей нет и быть не может.

Я уж думаю: может, Клава специально меня отталкивает? Но зачем ей это нужно? У неё определённо что-то с головой.

Сидим в ресторане. Клава угощает. За два дня не съесть, а официанты всё несут и несут. Она ведёт себя, как парнишка, который хочет показать дружкам, что у него завелись деньги.

Я пью только пиво, ем мало – не лезет. Разбираю себя на атомы. Отец советует остановиться. А у меня из головы не выходит Султан. Я теперь его кровник. Он меня будет искать. А если не найдёт, может отыграться на маме. Для него нет правил. У него одно главное правило – он должен отомстить любым путём.

Лучше всё-таки стрелять из глушака. Пук! Пук! Ты как бы и не выстрелил, а пуля летит. Круто! Когда оружие стреляет громко, и когда оно стреляет бесшумно – это две большие разницы. Убивать тихо психологически намного легче.

Только теперь до конца понимаю, почему так просто убил Ваху. Я мечтал об этом, только не верил, что мы ещё встретимся, что я смогу его убить. Но как только увидел, сразу поверил в себя – смогу! И – смог. Хотя смог отчасти, наверное, только потому, что они все были обдолбанные, под наркотой, реакция не та.

Ваха привык видеть во мне покорного лая. Он даже мысли не допускал, что я посмею выстрелить в него.

Теперь мне его как бы даже жалко. Тоже молодой, ему бы ещё жить да жить. Но он не имел права жить. Он сам себя приговорил, когда отрубал руки и ноги капитану.

Вообще-то, Ваху должны были найти спецслужбы. Но его, по-моему, никто не искал. Даже если бы его нашли и судили, он остался бы жить. Было бы это справедливо? Значит, я поступил по справедливости? Значит, могу за это себя уважать? Или не могу?

Не охота возвращаться в посёлок. Там тихо и вроде безопасно. Но там на каждом строящемся доме телевизионная антенна. Переселенцы могли видеть по телевизорам наши фотографии. Чего им стоит набрать 02, и нас возьмут тепленькими.

Савичевы отвели нам свой новый сарай. Там не хуже, чем в доме. Всё-таки лето. Но я не могу расслабиться и спать спокойно. Просыпаюсь от собачьего лая, от малейшего звука. Я не боюсь тюрьмы. После зиндана не страшна никакая тюрьма. Но я боюсь, что этого не переживёт мама. Хотя она может не пережить и того, что происходит сейчас. Если она узнает, что я убил, ей будет очень плохо. А она обязательно узнает. Она смотрит телевизор.

Я страшно благодарен отцу. Не отвернулся, даже пытается помочь. Хотя я понимаю, как это ему трудно. Мне только не нравится, что он во всём винит Клаву. Причём здесь Клава, если у меня до неё уже были счеты Вахой? Причем здесь Клава, если похитители девчонок работают под крышей мента? Как этого отец не понимает? Всё он, конечно, понимает, просто ему обидно. Ему кажется, что мной вертит какая-то девица.

Ресторан требует хорошего настроения, иначе нет смысла там сидеть. А мне, после того, что было в автосалоне, хочет дать Клаве по щеке. Эля тоже кипит от возмущения.

– Ну, ты, подружка, даёшь!

Клава смотрит на неё холодными глазами:

– Пей, ешь и молчи. А то договоришься.

Наши глаза встречаются.

– А мне что посоветуешь? – спрашиваю я.

– Не поддаваться на женские провокации. Женщины коварны и непредсказуемы, Ванечка, не забывай об этом.

Я готов подняться и уйти.

Клава меня останавливает:

– Ну, хорошо, хорошо. Я погорячилась, прости.

Появляется Валера. Напряжение немного спадает. Мы ждём, когда он поест, и возвращаемся в посёлок.

Хлопцы сидят у костра, зубоскалят. Предлагают присоединиться. Спать идём заполночь. Клава нервно роется в своих вещах, что-то ищет и не находит, на ней лица нет. Мы с Элей переглядываемся: что случилось?

Клава кусает губы, со слезой в голосе сообщает:

– Деньги пропали.

Савичевы дали нам ключ от навесного замка. Но мы не закрывали сарай. От кого закрывать? От хозяев?

Последний раз Клава проверяла, на месте ли деньги, перед поездкой в Белгород. Украинские хлопцы их не видели. Но могли догадываться, что у нас есть крупная сумма. Клава рассчитывалась с Валерой только долларами. Ему же говорила, что могла бы купить или построить в посёлке дом. Но Валера весь вечер увивался возле Клавы. Раздвоиться он не мог. Но по его наводке могли сработать другие ребята.

Но уличить их невозможно.

Клава о чем-то напряженно думает и тихонько спрашивает: