культурными направлениями. Где-то между ними ещё были семейные ценности, путешествия, гей среда, спорт, еда, политика и история. Но это уже скорее были интересы поверхностные, и он никогда не думал сильнее углубляться во что-то новое, если это не соответствовало его карьерному продвижению или не было связано с его главными интересами жизни. Сейчас же он понимал, как далёк от грязной и отчаянной жизни страдающих людей. Что он сам пережил, чтобы эмпатически понять то, как выживают несостоявшиеся самоубийцы, больные раком четвёртой стадии, родители, потерявшие ребёнка? Много ли он испытал страданий их уровня?

Каждый раз, когда с ним случалось что-то воистину плохое, он поначалу воспринимал это как конец света, совершенно не ценя то, что он имел, но потом быстро выползал из дерьма, и этот опыт он носил гордо, как орден на груди, мол, смотрите, я пережил такое! Аппендицит в детском возрасте, можно ли это было назвать настоящими страданиями, когда его прооперировали, даже не успев напугать, и потом он отлёживался в элитной клинике, окружённый заботой семьи и друзей? Помогло ли ему это понять глубину смертельных болезней? Нет. Порванный зад после затянувшихся оргий в Провинстауне, когда пришлось зашиваться. Было ли это тем опытом, который приблизил его на шаг к пониманию смысла анти-жизни? Нет. Неудачная авария после угарной вечеринки с друзьями, когда он сломал ногу и был вынужден торчать дома безвылазно. Смогло ли ему это дать некий толчок, чтобы прочувствовать ценность каждой прожитой секунды? Нет. Похороны бабушек, дедушек, других родственников, и даже нескольких не самых близких друзей. Узрел ли он уродливость смерти, которая стояла за каждым человеком с наточенной косой? Нет, наоборот, он старался поскорее смыть с себя мрачные воспоминания после подобных событий и вернуться к своей рутине. Каминг-аут в юном возрасте. Сильно ли он страдал после того, как все начали идентифицировать его как гомосексуалиста? Нет, конечно, дискомфорт и страхи были, но в целом он гордился тем, кем он был по умолчанию, а он не мог понять, как своей гордостью можно стыдиться.

Разрыв с Райаном был самым серьёзным потрясением в его жизни, это был единственный момент, когда его поверхностное восприятие жизни и умышленное игнорирование мрачных и неудобных тем дало сбой. Это было единственное время, когда он был ближе всех к тому, чтобы вкусить анти-жизнь и не сойти с ума. Скульптуры Ланже вернули его в состояние жизни, которую он стал ценить больше, это была его единственная психологическая травма, которая перевернула его мир, заставившая его начать воспринимать жизнь глубже и более многогранно.

Так что единственным его ориентиром, как эмпатически погружаться во что-то деструктивное был его опыт разрыва с Райаном, хотя он никогда никому не рассказывал о том, что стало причиной той его страшной депрессии. Кроме Стивена, с которым он познакомился тогда в Париже и сделал его своим негласным психологом, а потом у них завязался роман на несколько лет. Он до сих пор поддерживал со Стивом хорошие отношения, увы, у него теперь была жена, и он понимал, как вовремя они расстались, потому что он терпеть не мог тех людей, которые пытались усидеть на двух стульях, бисексуалы для него были слишком всеядными, слишком грязными. Поскольку он решил заняться сейчас серьёзным исследованием мрачной стороны жизни, он консультировался с Ланже обо всём на свете, названивая тому несколько раз в день и кидая десятки сообщений. И ему даже пришлось рассказать Жану, что именно стало причиной, что он неожиданно познал обратную сторону его скульптур на скромной выставке в Париже, когда имя Жана Ланже ещё никому ничего не говорило. Жан долго молчал после его откровений, а потом сказал:

– Иногда мне кажется, что вы одержимы друг другом с Райном. И скульптура вам была нужна только для того, чтобы вы это осознали. – После паузы, во время которой Джулиан пытался попробовать на вкус наблюдения Жана, он продолжил уже более серьёзно. – Ты не увлекайся, не нужно специально выискивать в каких-то событиях что-то грязное, что-то тёмное, что-то смертельное, это – плавный процесс, ты просто считываешь это и переосмысляешь прочитанное. Но если тебе надо, чтобы это проехалось по тебе как танк, углубляйся, страдай, бойся, терзай себя, но всегда помни о своём состоянии в Париже. Ты помнишь, что тебе захотелось сделать сразу после того, как ты покинул мою выставку?

– Никогда больше не вспоминать о ней, – выпалил Джулиан без размышлений, это было чистой правдой.

– Не совсем, это были эмоции, вызванные страхом, – объяснял Ланже, стараясь перекричать сверлящие шумы из своей мастерской. – Ты осознал тогда, что никогда не позволишь этой тёмной стороне засосать себя, это было толчком к тому, чтобы выскользнуть из мира анти-жизни и вернуться в свою реальность, в свою жизнь. Это – важный момент. Ты хватил с лихвой этих деструктивных ощущений и всеми путями выбирался на свет, тебя не должен поглотить ни один из этих миров, если ты намерен познать эту гармонию. Ты живёшь крайностями, у тебя существует либо одно, либо второе, вместе ты этих понятий никак не видишь, и из-за этого твоё восприятие мира фрагментарно, и хотя ты испытываешь колоссальные эмоции, разбрасываешься своими чувствами, но они между собой не взаимодействуют, так что твоя главная задача – отбросить крайности.

Ланже снова был прав, Джулиан привык ярко воспринимать мир, ему нравилось испытывать эмоции, и хотя часто он был пресыщен и избалован ими, он находил методы, как их испытывать. Если у него наступал кризис, помогали наркотики, если он переутомлялся, он брал отпуск, если он разочаровался в одном художнике, он находил нового, и если в интимной жизни исчезала искра, он искал любовника или даже нового бойфренда. И во всём у него было так, его гедонические потребности двигали его на развитие, чтобы вновь и вновь ему испытывать яркость эмоций. Даже страдал он с размахом, хотя и понимал сейчас, что глубины эмоций он не испытывал, просто какие-то чувственные вспышки энергии, которые занимали все его мысли. И если он был счастлив, то ничто не могло поколебать это его счастье, ни параллельные любовные неудачи, ни рабочие стрессы, ни даже сам всемирный потоп, всё это было лишь назойливыми отвлечениями, не влияющими на глобальном уровне на его счастье. И также и в несчастном состоянии, ни премии, ни отпуск, ни любимый рядом, ни даже знакомство с крашем детства не могло вытащить его из этой скорбной безысходности.

И снова он возвращался мысленно к тому дню, когда он впервые познакомился с мраморным миром Жана Ланже, который