распада и тлена. Символичность смерти он предпочитал воспринимать театрально и гротескно, что делало понятие смерти каким-то абстрактным и далёким. Сам он никогда не считал себя красивым, чтобы страдать по собственному физическому увяданию, от того он и окружал себя красивыми и молодыми людьми, вдохновляясь их свежей и непорочной красотой.

И глядя на мраморную скульптуру Джулиана в своей галерее он всё сильнее проникался её вечной красотой, которую непременно нужно было сохранить и в самом Джулиане. Он пока не понимал, как это можно осуществить, но понимал, что и Джулиана терзают подобные мысли, как сохранить свою молодость, как обмануть смерть, как уничтожить старение и стать богом воплоти. Но он понимал, ещё рано думать об этом и вместе искать ответы, они оба ещё блуждали в ментальных лабиринтах между жизнью и смертью, пытаясь отыскать связывающую их гармонию. Это был процесс обучения для них обоих, хотя методы у них были очень разными. Джулиану нужно было познать всё здесь и сейчас, он без устали искал всеми возможными методами, как разгадать эти вековые тайны. Райан же неспешно созерцал, вдохновлялся, занимался самокопанием, долго созревал и ждал, когда его торкнет. И если Джулиану было просто совмещать свою нормальную жизнь со всеми социальными обязанностями и жаждой роста, Райан же, наоборот, закрывался максимально от внешнего мира, чтобы никто и ничто не могло загрязнить его просветлённого состояния.

Он знал, что проделал колоссальную работу с открытием своей галереи, и его менеджмент прекрасно справлялся и без него, и пока что он даже не думал о том, чтобы обновить свою галерею или организовать следующую выставку, оставив лишь часть экспонатов на постоянной основе. Спрос на его выставку до сих пор не спадал, слава Ланже гремела по всему свету, и скульптура Джулиана привлекала публику не меньше чем полотна Поллока или Ротко, что было немыслимо для молодого скульптора, работающего в стиле символического и аллегорического реализма. Да, он довольно серьёзно бросил работу в своём доме мод, но, тем не менее, заместитель креативного директора до сих пор от него получал эскизы (в основном это были старые наброски или отвергнутые им же раннее работы), так что это никак не влияло на его бизнес, чьим акционером он до сих пор являлся (правда, уже только на 50 процентов). Так что у него действительно имелось свободное время, чтобы через эту странную скульптурную медитацию познавать и самого себя и своё место в мире, и даже нащупывал свои потенциальные божественные способности.

В какой-то момент он почувствовал себя одиноко, ему было мало одиночных погружений, скульптура до сих пор таила от него слишком многое, чтобы он удовлетворился и наконец-то успокоился. Он осознавал, что это действительно превратилось в навязчивую мысль, но он не собирался сдаваться, потому что вот-вот должно было что-то произойти, какой-то толчок, который раскроет глаза. Он ощущал это в наэлектризованном воздухе, который вот-вот должен разразиться долгожданной, но пугающей грозой. Конечно, он тоже не пропадал 24 часа в сутки в галерее и не втыкал, не моргая на скульптуру Джулиана, и он продолжал создавать нормальность своей жизни, но, конечно, не на таком уровне как это получалось у Джулиана. У него был огромный дом, другая недвижимость, домашняя рутина, бойфренд-интеллектуал, званые ужины, мероприятия, связанные с искусством, рабочие встречи, посещение картинных дилеров для пополнения коллекции и так далее. И он продолжал продуктивно жить, но всё это казалось ему каким-то бесхребетным, просто декорации, а настоящая жизнь раскрывалась перед ним лишь в моменты, когда он мог погрузиться в состояние, что вызывала скульптура Жана Ланже. Он жил в каком-то ожидании, сам не зная чего, и когда он остро ощутил своё одиночество и желание делиться своими знаниями и принимать мудрость других, он и понял, что больше не может избегать Джулиана, именно в Джулиане таилась разгадка скульптуры.

Он пытался отбросить все сравнения, когда велел Джулиану позировать рядом со своей статуей. Поначалу было тяжело, слишком явная была разница, хотя Джулиан и был прекрасен, несмотря ни на что. Но тот, кто однажды познал райскую пищу, никогда не сможет удовлетвориться самой лучшей земной едой. И он смотрел на них так долго и пристально, пока они действительно не сливались уже в одно целое, и в этот короткий миг он ощущал как самый восторженный эстетический оргазм. Возможно, это уже от усталости и собственной веры он видел это слияние, или возможно Джулиан сам так вживался в свою роль, что реально становился этим мраморным идеалом. На тот момент это было неважно, и Райан знал, что готов сделать что угодно, лишь бы это чудо повторилось. А уж если ему удастся сохранить это в вечности, не наступит ли для него персональный рай даже на этой грешной и небезупречной земле?

И после этого момента всё как будто изменилось, он вновь видел в Джулиане потенциал, он знал, что Джулиан дойдёт сам, правда, с его помощью, до состояния экзальтации. Они готовы нарушить все законы физики, пойти против всех общественных и религиозных норм, они готовы покорить и жизнь и смерть, потому что Райан познал на миг момент разрушительного счастья. Джулиан был прекрасен во всём, он теперь это видел, он вновь желал его видеть. Он снова хотел его как мужчину, он любовался его красотой и слушал его остроты, восхищался его утончённым вкусом и обилием всесторонних знаний, потому что это был человек на пути к возвышению в рай и на пути к низвержению в бездну ада. Именно Джулиан станет символом его познания мира, и Джулиан в тот миг тоже это осознал, они были созданы друг для друга именно для этой цели, всё остальное теперь казалось незначительным. Они больше могли не противиться чарам друг друга, скульптура их на какое-то время разъединила, практически оборвав все связи, но теперь она магнитом притягивала их назад, но уже просветлённых и чистых в своих поисках гармонии. Они были готовы покорить вечность и приручить красоту.

21

У Джулиана начался период познания жизни и смерти в таких масштабах, о каких он сам никогда не помышлял. Важно было само погружение, не просто наблюдение за процессом, а полное эмпатическое слияние, только так он мог покорять тайны, что скрывала в себе так называемая тёмная сторона. Несмотря на широкий круг общения и всестороннюю развитость, его интересы и приоритеты помещались в весьма узкое направление, начиная карьерными возможностями в сфере менеджмента, управления и общественных связей и заканчивая архитектурой, искусством, музыкой и прочими