до сих пор был символ вечной молодости и красоты, а также ориентир к стремлению ко всем тайнам мироздания, но это был всего лишь невоодушевлённый предмет, который мог вдохновить их на это саморазвитие. Всю работу всё равно проделывает сам человек, а скульптура не может ничего, лишь дать толчок на это развитие, на этот путь познания истины.

Так что последний час трапезы прошёл довольно мирно, они снова разговаривали как цивилизованные люди, интересующиеся искусством, жар идеализма испарился, они вновь стали разумными реалистами без зависимостей, без навязчивых идей, без безумных желаний. Но Райана удивляла тактика Жана, сначала он ведь так стремился к тому, чтобы люди погружались в его творчество и понимали все его глубины. Сейчас же он остерегал их от этого, наверное, ему нужно было это погружение Джулиана только тогда, когда он работал над созданием скульптуры. А сейчас ситуация вышла из-под контроля, они оба заболели этой скульптурой и теми обещаниями, что она сулила им, если её раскусить. И хотя Райан осознал в тот момент, что стоит меньше думать об этой мраморной статуе, его желание владеть ею всецело совсем не пропало.

19

После того, как Райан дал позволение приходить к нему в галерею в часы, когда она уже была закрыта для посетителей, вечера Джулиана были всегда забиты. Конечно, он не позволял себе фанатично бросать все дела и бежать опрометчиво в выставочный зал. Он помнил о существовании своей жизни, и скульптура не должна была занимать слишком много времени, особенно когда год только начинался, и он был весь в делах. Но это облегчило его беспокойство, он всегда мог посетить галерею и вдохновиться своим мраморным двойником, и это расслабило его, ему некуда спешить, и он не будет этого делать по совету Жана, навязчивые мысли мешают нам развиваться и концентрироваться на других серьёзных вещах. Так что он создавал себе график, когда посещать галерею по вечерам, чтобы не сойти с ума и не впасть в зависимость.

Днём по выходным он иногда посещал выставку с друзьями, а пару раз проводил их и ночью, где можно было бродить часами без посторонних людей и рассматривать картины. Конечно, многие его друзья желали увидеть его мраморную копию, считая его зазнавшимся, но на самом деле далеко не каждый видел в них стопроцентное сходство. Это его расстраивало, неужели он стареет или приземляется? Неужели его идеальное состояние испаряется окончательно, и он становится скучным серийным человечком? Он позировал рядом со своей скульптурой, пытаясь вновь настроиться на то, что они на одной волне, но фотографии получались весёлыми и непринуждёнными, и на них отчётливо проглядывалось различие между ними. И не в его пользу. Это его расстраивало, не зря друзья посмеивались над ним, потому что куда ему было до этой скульптуры!

Только с Майклом он чувствовал себя божественно, когда привёл его пару раз после танцевальных шоу, и Майкл видел в нём эту неописуемую красоту и уникальность, когда он стоял отрешённо на фоне своей скульптуры, в чём мать родила. Они даже поддались страстному порыву и занялись на музейных коврах любовью, и Джулиан выбрал позицию, чтобы иметь постоянный контакт глаз со скульптурой. Секс был великолепным, Джулиан надеялся даже, что кто-нибудь когда-нибудь посмотрит в камеры (желательно Райан), чтобы подглядеть за их дикой и неудержимой похотью. Скульптура лишь неподвижно смотрела сквозь него, и Джулиан умышленно делал всё как можно более вульгарно и наигранно (хотя и сгорал от непередаваемого возбуждения), чтобы замарать это отрешённое состояние скульптуры, которая сама прошла все стадии грязи и животной похоти, чтобы стать тем, чем была сейчас. Послевкусие после секса было горьким, он надеялся на некий катарсис, но всё было настолько по-животному и окутано физическими ощущениями, что он чувствовал себя обманутым.

Но когда он оставался один на один в тёмных коридорах галереи, присутствие скульптуры ощущалось настолько ярко, что ему казалось, что она вот-вот встанет со своего пьедестала и выйдет к нему. Конечно же, этого не происходило, но одному ему было проще настроиться на связь, отбросив все лишние мысли, и хотя его до сих пор передёргивало вспоминать свой первый опыт взаимодействия со скульптурами Ланже в Париже, он заставлял себя вновь и вновь мысленно возвращаться в те жуткие дни. Что за первобытные страхи терзали его? Почему его так пугает всё, что противоположно жизни? Почему он не мог принять смерть, как что-то естественное? Нет, он точно преодолел своё неприятие смерти, и даже ход старения был естественным процессом, мозгом он это понимал, но душа его противилась этим знаниям, отталкивала их, это было настолько противоестественно, что принятие смерти вызывало в нём бурные протесты. Он не понимал натуру смерти, а главное её смысл, и это непонимание вызвало эти страхи на первобытном уровне. Ланже говорил ему, что он сможет преодолеть страхи лишь в том случае, когда он примет смерть, раскусит её, поймёт её нормальность.

Он прекрасно помнил те пугающе-волнующие разговоры с Жаном, когда он ещё не позировал для него, рассказав истории о том, как именно он познавал глубины и тайны смерти, чтобы вложить этот опыт в свои скульптуры. Наблюдать за процессом умирания людей, за агонией жертв катастроф, за неподвижными глыбами плоти, лежащими в морге, за находящимися на грани смерти наркоманами, за самоубийцами, добровольно ищущими путь смерти. Джулиан был человеком действия, и хотя в последнее время его затронула философская лихорадка, ему всё же требовалось как можно больше движений в реальном времени, чтобы проходить опыт и укреплять теорию знаний. Вот Райану достаточно сидеть в своей галерее и впитывать весь опыт произведений искусства, чтобы духовно расти и раскусывать их натуру, и они вдохновляли его на действия. Ланже же, как и ему требовались действия, он не мог до конца прощупать суть умирания и жертвенности смерти, если воочию не понаблюдает за этим. Как обуздать свою тёмную сторону и преодолеть свои страхи, размышлял он, неужели это поможет ему понять и принять концепцию анти-жизни? Попробовать стоило, он ничего не терял.

Но вобрать в себя саму суть жизни, проблематично ли это для него, чтобы довести себя в живом теле до экзальтации равной богам? Ему всегда казалось, что он воспринимает жизнь многослойно и ярко, и хотя он любил во всём порядок, он впитывал в себя новые опыты как губка, расширяя горизонты собственной души, наполняя её всё новыми искрами счастья. И если собрать все его накопленные моменты гармонии в этой жизни, можно ли было