Потом я услышал что-то, низкий, дрожащий звук, почтинеуловимый на фоне содрогания почвы под ногами при прохождении поездов. Типакак во время репетиций Минерва заставляла пол под нами дрожать.

Я сгреб рассыпанные деньги, рассовал их по карманам, положил«Страт» в футляр и взял маленький усилитель на батарейках. К этому моментузапах стал слабее, унесенный прихотливыми ветрами подземки, и я на мгновениезамер в неуверенности. Вокруг раскинулась станция «Юнион-сквер» со своимитурникетами, автоматами по выдаче жетонов и лестницами вниз, к подземныммагистралям города.

Я наполовину прикрыл глаза и медленно пошел через станцию,ловя слабый душок парфюмерии и мочи, острый металлический привкус дезинфекции изапах ржавчины, отдающий кровью. В конце концов, еще один головокружительный порывветра ударил с лестницы, ведущей вниз, к поезду.

Платформа внизу была пуста, если не считать снующих нарельсах крыс. Дующий то туда, то обратно ветер от далеких поездов шевелилброшенные клочки бумаги и заставлял тот запах вращаться вокруг меня — примернотак, как мир вращается, когда переберешь пива. Я снял темные очки и заглянул вглубину туннеля.

Ничего, кроме темноты.

Однако с южной стороны туннеля донесся еле слышный звук.

Когда я дошел до этого конца платформы, на меня обрушиласьновая волна запахов: дезодоранта от пота, недавно выкуренных сигарет, крема дляобуви, одежды после химчистки…

Кто-то прятался за последней металлической колонной наплатформе, осознавая мое присутствие и нервно дыша. Еще один запоздалыйстранник, которому страшно здесь.

Однако из-за туннеля позади него взывал другой запах.

Я сделал еще шаг вперед, и мужчина увидел меня. На нем былаформа работника подземки, глаза широко распахнуты, рука с такой силой сжималаэлектрический фонарик, что побелели костяшки пальцев. Интересно, он тоже слышалзверя?

— Извините, — сказал я. — Я просто… — Ямысленно прикинул вес своей гитары и усилителя. — Пытаюсь добраться домой.

Он не отрывал от меня остекленевшего взгляда, в которомзастыл ужас.

— Ты один из них.

Только тут я вспомнил, что снял очки; теперь он мог видеть вмоих глазах то, что скрывалось внутри.

— Простите, я не собирался…

Он вскинул руку и перекрестился; мой взгляд привлек висящийу него на шее серебряный крестик. Человек выглядел так, словно хотел убежать,но моя болезнь удерживала его на месте — то, как я двигался, сияние глаз.

Зуд пробежал по коже — типа того, что я чувствовал, когдаподнимался по лестнице в комнату Минервы. Я истекал слюной.

Мужчина обильно потел, и запах его страха был так женепреодолим, как запах жарящегося бекона, просачивающийся под дверь спальни поутрам.

— Держись от меня подальше, — умоляюще сказал он.

— Я стараюсь.

Положив на пол гитару и усилитель, я порылся в кармане,нащупал пластиковый мешочек, вытащил зубок чеснока и принялся очищать от тонкойкожицы, разрывая ее ногтями. Наконец обнажилась жемчужно-белая плоть, гладкая имаслянистая на ощупь. Я сунул зубок в рот, даже не очистив до конца, инадкусил.

Острый, горячий сок, похожий на соус «Табаско», потек вгорло. Я вдохнул его пары и почувствовал, как тварь внутри меня немногоослабела.

Я облегченно выдохнул — конечно, с запахом чеснока.

Человек прищурился. Столбняк, удерживающий его на месте,отступил. Он покачал головой при виде моей рваной футболки и грязных джинсов;для него я снова стал просто семнадцатилетним парнишкой, усталым, нагруженныммузыкальным снаряжением. И совершенно не опасным.

— Не нужно мусорить. — Он кивнул на кожуру отчеснока, которую я уронил. — Кому-то придется убирать за тобой, знаешь ли.

Потом он повернулся и быстро пошел прочь, унося с собойстрах.

Я втянул глубоко в легкие запах чеснока.

«Мы не должны есть хороших людей», — прозвучал в головеголос Минервы.

Нет, определенно нужно предпринять новую попытку с чаем измандрагоры. Пусть у него вкус как у скошенной травы, все равно это лучше, чемвкус…

Тьма в туннеле беспокойно смещалась, что-то огромноеперекатывалось там во сне, и я забыл о своем голоде.

Оно было здесь, создание, которое грохотало под нами, когдамы играли.

Я подхватил «Страт» — а усилитель оставил — и спрыгнул нарельсы. Запах уводил дальше во тьму, гравий хрустел под ногами, и этот звукэхом отдавался от стен, словно барабанный бой Аланы Рей. Запах становилсянепреодолимым — типа того кайфа, который я испытывал, уткнувшись носом в шеюМинервы, — и притягивал все ближе.

Земля начала кружиться, тьма под ногами внезапно сталажидкой. Когда глаза привыкли к отсутствию света, я понял, что это целая ордакрыс, хлынувших, словно вода, во все стороны от моих теннисных туфель; их тутбыли тысячи и тысячи.

Однако это зрелище не заставило меня содрогнуться — крысыпахли знакомо и безопасно, типа теплого, спящего на груди Зомби.

Запах привел меня к зияющей неровной дыре в стене туннеля,достаточно большой, чтобы туда можно было войти, и очень похожей на ту, где мыс Минервой впервые поцеловались. Брешь уходила в угольно-черную тьму, ее стенысверкали. Крысы кружили около моих ног.

Сейчас я ощущал запах опасности, но убегать не хотел. Кровьпульсировала, все тело готовилось к схватке. Я прислушался и инстинктивнопонял, что пещера пуста, хотя что-то прошло через нее.

Я прикоснулся к разломанному граниту, и мои пальцы коснулисьчего-то вроде темного клея, густого, точно мед. Как и черная вода, он мгновениесверкал на коже, а потом испарился.

Но его запах оставил в моем сознании сообщение: «Враг».Прямо как всегда говорит Мин: «Своим пением я вызываю врага». Земля под ногамизадрожала, крысы начали пищать.

Я побежал по туннелю подземки, хрустя подошвами по гравию,крысы за мной. Ярость волнами прокатывалась по коже. Тело призывало менясразиться с этой тварью.

И потом я услышал его, почувствовал его запах, увидел, чтооно приближается ко мне…

На фоне тьмы двигалась фигура, в целом бесформенная, если несчитать щупалец, хватающихся за опорные столбы туннеля в поисках поддержки. Онотащило себя ко мне — безногое, но зато с множеством рук.

Я остановился и нервно рыгнул чесноком; голова мгновенноочистилась. До меня дошло, насколько оно велико — типа скользящего по рельсамвагона подземки — и насколько я безоружен…

Но потом зверь внутри плотнее стиснул позвоночник, наполняяменя яростью. Я вытащил из футляра «Страт», взялся за гриф обеими руками иположил гитару на плечо, как топор. Стальные струны и золотые звукоснимателивспыхнули во мраке, и внезапно прекрасный инструмент превратился просто воружие, в кусок дерева, которым можно крушить все подряд.