Астор Михаэле кивнул.

— По какой-то причине «Армии» никогда не удается этотпереход. Всегда кажется, будто вот-вот — и что-то прорвется наружу. — Онпоцокал языком. — Но этого никогда не происходит.

— Вы уверены, что хотите, чтобы это произошло? —спросила я. — Что, если это…

«Опасно? — пыталась я подобрать нужное слово. —Чудовищно?»

— Окажется неприбыльно? — Астор Михаэле рассмеялся. —Не беспокойся. У меня отчетливое ощущение — что бы это ни было, оно станетявлением века. Поэтому я и записываю вас.

Перл, казалось, рассердилась.

— Потому что мы похожи на «Армию Морганы»?

Он покачал головой и вытащил из ее рук бокал из-под шампанского.

— Нет, вы похожи исключительно на самих себя. Но кто-тодолжен перевести новый звук на следующий уровень. И я почему-то верю, что этобудете вы.

Он зашагал к бару, чтобы принести Перл еще шампанского, агруппа снизила темп, возвращаясь в А-секцию и как бы стремясь вызвать обратномои видения. Однако группа утратила связь со зверем, и слова Эйбрил Джонсонпо-прежнему были просто обычными словами. Я увидела, что она вообще ненасекомое, она просто подражает им, имитирует безумие, которое видела в подземкеи на улицах.

Мне стало ясно, что Минерва гораздо реальнее ее.

И я спрашивала себя: что, если однажды зверь под поломстанет реальным?

MOC

Гул в теле никогда не смолкал. Всю ночь я лежал без сна,ткани боролись друг с другом, кровь кипела. Я чувствовал, как зверь сражаетсясо всем, что я собой представляю, пытается переделать меня во что-то другое,пытается подменить меня. Даже пот пылал яростью, протискиваясь наружу сквозьпоры, — типа как драка в баре, когда она выплескивается на улицу.

Глядя в зеркало, я не узнавал себя. И дело не просто в том,что я похудел, скулы обозначились резче и выступали под новыми углами, глазастали больше. Это было что-то глубинное, пробивающееся сквозь кожу, непохожеена меня, презирающее меня. Как будто пытались проступить кости какого-тодругого существа.

Это было чистой воды безумие, но часть меня умирала отжелания понять, во что я превращаюсь. Иногда я просто хотел покончить с этим,выпустить зверя на свободу и подойти к самому краю. Подумать только, я чуть несказал «да» сегодня вечером, когда Перл пригласила меня на выступление «АрмииМорганы». Мне было интересно, какое действие сотни спрессованных тел окажут намой голод, который я уже контролировал только наполовину. Я представлял себе,как их запах наполняет воздух, шум толпы сливается с ревом внутри меня…

Но нет — пока. Не без Мин. В ее объятиях я по-прежнемучувствовал себя самим собой. Кроме того, мне еще предстояло многое узнать,играя за подаяние в подземке.

Женщина не сводила с меня взгляда и внимательноприслушивалась, обеими руками вцепившись в сумочку. Она все еще не былауверена, стоит ли открывать ее и доставать деньги, рискуя таким образомпротянуть еще одну ниточку связи между собой и этим странным парнем, играющимна гитаре в метро. И все же заставить себя уйти она не могла.

В этот час станция «Юнион-сквер» была почти пуста, моямузыка эхом отражалась от стен. Красный бархат гитарного футляра усеивалосеребро, и еще больше монет лежало на бетонном полу. Люди бросали своичетвертаки издалека и шли дальше. Даже сквозь темные очки они видели энергию,излучаемую моими глазами. Чувствовали запах моего голода.

Но эта женщина остановилась, зачарованная.

Мне всегда было интересно: харизма — это что-то в генах,типа карих глаз или больших ног? Или, может, ты обретаешь ее от звуковаплодисментов и щелканья камер. Или знаменитые люди излучают ее, потому что явидел так много их подретушированных портретов, что их красота врезалась в моесознание, как рекламные слоганы.

Однако оказалось, что харизма — это болезнь, инфекция,полученная через поцелуй с надлежащим человеком, зверь, который живет в твоейкрови. Установив связь с этой женщиной, и притягивая ее все ближе, ячувствовал, насколько силен мой магнетизм.

Она сделала шаг вперед, щелкнула застежкой сумочки, и таоткрылась.

Я не осмеливался смотреть в ее зачарованные глаза. Полициибольше здесь, внизу, не было — по крайней мере, так поздно. Никто не остановилбы меня, если бы я уступил порыву.

Она рылась в сумочке, ни на мгновение не отрывая от менявзгляда. Подошла еще ближе, и пятидолларовая банкнота спланировала на пол, гдеуже лежали монеты. На ее лице возникло умоляющее выражение, и я понял, что онаплатит за возможность сбежать.

Я перестал играть и достал из кармана пластиковый пакетик счесноком. Колдовство разрушилось, женщина повернулась и направилась к лестнице;эхо последних аккордов «Страта» угасало в тишине. Женщина не оглядывалась, еешаги становились все быстрее.

Что-то заворочалось внутри, злясь на меня за то, что япозволил ей уйти. Я чувствовал, как оно обвивается вокруг моего позвоночника, скаждым днем становясь все сильнее. Его щупальца протянулись и в рот, изменяявкус всего, что я ел, вызывая зуд в зубах. Желание последовать за женщиной былотак сильно…

Я поднес мешочек к лицу и вдохнул запах свежего чеснока. Онзаглушал шум в голове, успокаивал стремительный поток крови.

Мин дала мне его на всякий пожарный случай, но теперь яприбегал к нему практически все время. Я даже пытался сварить из мандрагорыотвратительный чай Лус, отчего, по словам мамы, провоняла вся квартира. Однаколучше всего успокаивает зверя мясо, и ничто — даже Мин — не имеет такогозамечательного вкуса. Сырое мясо лучше всего, но оно сейчас в дефиците, ценавсе время возрастает, и простой гамбургер, только что вынутый из пластика и всееще сохраняющий прохладу холодильника, почти так же хорош.

Я стоял, вдыхая запах чеснока и прислушиваясь.

Мин была права — здесь, внизу, можно многое понять. Секретытаились в ритмах Нью-Йорка, в смене его настроений, в кровотоках его водныхмагистралей. В шипящих паропроводах, в активности крыс и бродячих котов — и теи другие были поражены инфекцией; все в целом походило на огромную версиюболезни внутри моего тела.

Сейчас мой слух с каждым днем становился все острее, я могслышать даже то, что происходит за углом, и все эти звуки эхом отдавались вголове. Я также гораздо лучше слышал нашу музыку и почти видел зверя, которогоМинерва вызывала своим пением.

И я знал: он где-то здесь, внизу… готов научить меня всему.

Немного позже одиннадцати тридцати его запах нашел меня.

Запах поднимался снизу, переносимый затхлым, мягким ветромот проходящих поездов. Я помнил его с той первой ночи, когда поехал в Бруклин,а потом Минерва повела меня на рельсы и втолкнула в разрушенный участоктуннеля; запах, который делал меня сердитым, сексуально озабоченным и голодным— все сразу.