Перл расплылась в улыбке, и я могла сказать, что с этойминуты наш контракт стал для нее окончательно реальным. Я оглядела зрителей.Здесь было совсем не так, как когда я играла на Таймс-сквер, где люди приходяти уходят, когда им вздумается, некоторые внимательно смотрят и слушают, другиебросают деньги, третьи просто проходят мимо. Здесь все сосредоточились нагруппе, оценивали их, ждали и желали сильных впечатлений, подпитки энергией.Это вам не компания туристов с широко распахнутыми глазами уже от одного того,что они оказались в Нью-Йорке.

«Токсоплазма» производила впечатление. Ручейки людейустремились вперед, пробиваясь к сцене, пританцовывая с тем же рубящим пылом,что и три брата-насекомых. До сих пор они мало чем отличались от остальнойтолпы, но внезапно начали двигаться, словно бритоголовые, от их тел исходилоощущение жесткой силы.

Они тоже были насекомыми, и мое сердце заколотилось быстрее,пальцы начали барабанить. Я никогда не видела так много их прежде.

Я уже понимала, что существуют разные виды насекомых — вконце концов, Астор Михаэле был совсем не то, что Минерва, и, играя в подземке,я видела много других видов. Однако эти, перед сценой, заставляли менянервничать совсем по-новому.

Они казались опасными, как будто вот-вот взорвутся. Передглазами все замерцало, чего почти никогда не бывает с музыкой, которая мне ненравится. Однако пространство вокруг «Токсоплазмы» пошло рябью, словно горячийвоздух, зимой поднимающийся из решетки подземки. Эти, перед сценой, началиагрессивно толкать и пихать друг друга; вот почему я всегда держусь подальше отсцены. Казалось, ударные волны от их сталкивающихся тел распространяются назад,в толпу, а их подергивания, словно лихорадка, охватывают весь клуб.

— Ммм… Ну и запашок, — сказал Астор Михаэле,откинув назад голову с закрытыми глазами. — Нужно было этих парней назвать«Паникой».

Он усмехнулся, по-видимому вспоминая, как подшутил над нами.

Я вздрогнула и трижды моргнула.

— Мне не нравится эта группа. Они против нормального,не рядом с ним.

— Долго они не продержатся, — сказал он. —Может, пару недель. Но они добиваются своей цели.

— Которая есть что? — спросила Перл.

Он широко улыбнулся, продемонстрировав острые, как уМинервы, зубы.

— Разжигают толпу.

Я понимала, что он имеет в виду. Сотрясения,распространявшиеся от этих насекомых, изменяли атмосферу в клубе, взвинчиваливсех. Похоже на то, как, когда я играла на Таймс-сквер, прокатывался слух окаком-нибудь новом странном нападении и все головы одновременно поворачивалиськ строчкам, ползущим по огромным новостным экранам. Большинству зрителей«Токсоплазма» нравилась не больше, чем Перл и мне, но она вздрючивала ихнервную систему. Это можно было видеть в их глазах и быстром, беспокойномдвижении голов.

И я поняла, что Астор Михаэле хорош в манипулированиитолпами. Может, именно это заставляло его чувствовать себя более реальным.

— Зрители ожидают, что сейчас произойдет что-тозначительное, — сказала я.

— «Армия Морганы», — ответил Астор Михаэле, сновасверкнув зубами.

Так оно и получилось: «Армия Морганы» еще больше встряхнулавсех.

Эйбрил Джонсон двумя руками вцепилась в старомодный микрофон— как это делали певицы много лет назад. Ее серебристое вечернее платье мерцалов свете трех прожекторов, которые следовали за ней, отбрасывая на стены ипотолок вращающиеся точки. И когда группа заиграла первую песню, она не издалани звука. Ждала на протяжении целой минуты, почти не двигаясь, словно богомол,медленно подползающий все ближе, прежде чем напасть. Бас рокотал, заставляя полдрожать. Висящие над стойкой бокалы начали ударяться друг о друга — и в глазаху меня замерцало, звук выглядел как снег в воздухе.

Потом Эйбрил Джонсон запела, медленно и негромко. Слова былиедва различимы, она растягивала и искажала их, как бы пытаясь скрутить вочто-то непостижимое. Я закрыла глаза и внимательно вслушивалась, пытаясьразличить наполовину знакомые, наполовину непонятные слова, сплетающиеся впесню.

Спустя несколько мгновений я осознала, где слышала ихпрежде. Эти странные слова состояли из тех же бессмысленных слогов, которыевыпевала Минерва. Однако Эйбрил Джонсон сумела замаскировать их, растягивая ипереплетая с простыми английскими.

Я покачала головой. Мне всегда казалось, что слова Минервыбеспорядочны, вымышлены, просто обрывки бреда из дней ее безумия. Но если ихзнал кто-то еще… может, это просто другой язык?

Глаза открылись, и я заставила себя перевести взгляд на пол.Под нами двигался зверь Минервы. Лохнесские кольца вздымались и опадали срединог не замечающей их толпы — но они были гораздо, гораздо больше, чем вкомнате, где мы репетировали, толстые, как гигантские кабели Бруклинскогомоста. Зверь вырос благодаря целой горе усилителей и наличию огромной,завороженной толпы, и теперь я могла разглядеть детали. По всей длине онсостоял из сегментов и походил на извивающегося дождевого червя, пробующеговоздух.

— Как они по напряженности? — пробормотала Перл.

Словно подражая певице с ее микрофоном, она обеими рукамистискивала бокал из-под шампанского.

— Очень неплохо, — Астор Михаэле вскинулголову. — Но до вас им далеко, мои дорогие. В особенности с точки зрениядостоверности.

Я вздрогнула, понимая, что он имеет в виду. Песни Минервыболее строгие, безо всякой примеси английского. Наше очарование будет сильнее.

Зверь извивался все быстрее, пол ночного клуба грохотал подногами, как если бы гудящая басовая нота нашла в помещении резонансную частоту.Я подумала, что можно подобрать такую высоту звука, от которой винные бокалыразлетятся вдребезги; интересно, а все здание не может рассыпаться от одноготочно подобранного звука?

Внезапно Перл вскинула взгляд, широко распахнув глаза.

— Это они!

Я проследила за ее взглядом и увидела две темные фигуры наузких мостках высоко над нами, грациозно движущиеся среди осветительногоснаряжения и вытяжных вентиляторов.

— А, эти люди. — Астор Михаэле покачалголовой. — Новое увлечение: физическое хакерство. Лазают по крышам,вентиляционным шахтам и туннелям подземки. Не можем помешать им проникать вклубы. В особенности их притягивает новый звук.

— Ангелы, — сказала Перл.

— Козлы, — поправил ее Астор Михаэле. —Только отвлекают от музыки.

Песня перешла в свою Б-секцию. Я посмотрела на пол изаметила последнее трепетание исчезающего червя. По мере того как темп музыкиубыстрялся, галлюцинация таяла, воздух снова становился неподвижным, а песня теперьзвучала на обыкновенном английском.

— Что-то ушло, — сказала я.

— Да, — нахмурившись, ответила Перл. — Типа,поет по инерции.