то быстрее заменим оружие.

Илд и сабля ведь годятся не только для конного боя. Эйрих ещё не проверял, но что-то подсказывает ему, что с илдами легионерам будет удобнее рубить бронных противников, а саблями быстро сечь безбронных. Это всё надо тщательно проверять и обдумывать. Возможно, придётся переосмыслить илд сугубо для пеших воинов, приспособить его как-то иначе, чтобы повысить его эффективность в связке с тяжёлым щитом…

— Сделаю, — вздохнул Хиларий. — Ах, вспомнил. Тут твой отец приходил с утра, хочет, чтобы я сделал твоей сестре илд и саблю, но размерами поменьше.

— И ты согласился сделать вне очереди? — предположил Эйрих.

— Консулам не отказывают, — улыбнулся кузнец. — А когда они приносят двадцать солидов предоплаты — тем более.

— Главное, чтобы основной заказ не сильно страдал, — вздохнул Эйрих. — Я чувствую, что после первых успехов сотни франков, заказов у тебя будет до конца жизни.

Методика переделки свиного железа в нормальное железо, а затем в сталь — это прорывная идея, из тех, за которые можно гордиться собой. Эйрих гордился, потому что её можно внедрить и в римских городских мастерских по выделке железа, что увеличит выход стали, что позволит дешевле и быстрее вооружать будущие легионы.

— Ладно, пойду я, — засобирался Эйрих. — Скоро к вам начнёт регулярно приходить Виссарион, чтобы собирать данные о том, сколько железа вы выделываете, а также сколько тратите. Это не нужно, чтобы что-то отнимать у вас или менять — я хочу знать декадный суммарный выход металла, чтобы более точно планировать производство оснащения легионов и ауксилариев.

— Как скажешь, — равнодушно пожал плечами Хиларий. — Хоть священника сюда води, лишь бы работать не мешал.

Покинув кузницу, Эйрих хотел было зайти к кузнецу Крафту, но затем вспомнил об отце Григории. К святому отцу он хотел зайти уже давно, но тот то в соседнюю деревню уедет с проповедью, то похмельем страдает, то у Эйриха неотложные дела… Сегодня он точно знает, что отец Григорий не выпивал вчера и в путь-дорогу, вроде бы, не собирался.

У церкви было полно народу, преимущественно остготы, но видно было и римлян. Религия-то, если подумать, одна и та же, но на уровне богословов есть конфликт, постепенно оформляющийся в непримиримые противоречия. Эйрих за ходом конфликта следит, держит руку на жиле, можно сказать. По его мнению, в ближайшее время никаких религиозных вопросов возникнуть не должно — не до того людям и правителям, но в будущем они обязательны.

Потому что римляне, почти сотню зим назад, приняли Символ веры на Никейском соборе, утверждающий, что Отец и Сын — единосущны, тогда как Арий заявил, что Отец сотворил Сына.

Эйриху эти религиозные детали были не особо-то важны, он из тех людей, что веруют в единого бога, а остальное не особо-то важно, хотя именно эти его убеждения легко могут свести с ума римских и константинопольских богословов. Ну или вызвать у них, застилающую глаза кровью, ярость.

Им важны детали, поэтому из деталей они сумели вывести, что по Арию выходит, что если Отец не единосущен Сыну, то искупление в принципе невозможно. Потому что всё христианское учение базируется на том, что бог спустился на землю в виде Сына, после чего умер за наших грехи, даровав возможность на искупление. Ведь в римских землях считают, что лишь бог способен спасти от грехов и смерти, а если Сын его — это творение, а не он сам, то выходит, что у римлян что-то не складывается и рушится вся их христианская вера.

У ариан же всё нормально складывается, Отец, Сын и Святой дух пребывают в строгой иерархии, никаких обрушений религиозного учения не происходит, а напротив — паства арианских священников становится только больше.

— Долгих лет здравия тебе, святой отец, — вошёл в церковь перекрестившийся Эйрих.

— И тебе дай бог здоровья и процветания, сын мой, — кивнул ему несколько раздобревший священник. — Давно я не видел тебя, не видел в толпе воинов, что пришли за епитимьями на ратное кровопролитье, давно не слышал от тебя искренней исповеди… (1)

— Увы, на божьи дела времени не было совсем, — вздохнул Эйрих с сожалением.

— В суете мирского тонешь, сын мой… — с огорчением покачал головой отец Григорий. — Ступай за мной, нам есть о чём поговорить.

Они прошли за алтарь и достигли небольшой кельи, где обитает священник.

— Вино из Галлии, — достал он глиняную бутыль из-под узкой кровати. — Разбавлять тебе?

— Я воздержусь, — отклонил предложение Эйрих. — Предпочитаю в делах быть в трезвом уме. Так с чем я пришёл…

Отец Григорий откупорил бутыль, налил себе полный кубок, после чего приложился к последнему, подняв левый указательный палец в останавливающем жесте.

— Ух! — выдохнул он, когда кубок был осушен. — А я вот, наоборот, без чарки вина работать не могу… Так с чем ты пришёл?

— Слышал, наверное, что учудил Торисмуд с остальными сенаторами? — спросил Эйрих. — Вот с этим я и пришёл.

— Слышал, — кивнул священник. — Ерунда это всё. Маются бесполезными интригами, тогда когда надо бы уже об Италии всерьёз думать… Как я понимаю, ты уже начал думать о том, что сенатусконсульт лучше остановить с помощью народных трибунов?

— Уже делаем, — подтвердил Эйрих. — Но я не за этим пришёл. Я хочу удостовериться, что наши старые договорённости всё ещё в силе и ты не принял сторону Торисмуда.

— Я никогда не забывал, благодаря кому обязан всем, что мы имеем, — с улыбкой развёл руками отец Григорий, после чего налил себе ещё одну порцию галльского вина. — Торисмуд, как я понимаю, уже подзабыл. Но ты напомни ему.

— Раз всё в силе, то мне нужна поддержка, — удовлетворённо кивнул Эйрих. — Хочу, чтобы была создана угроза вотума недоверия. Ты влиятелен среди сенаторов, создай условия. Взамен получишь презренный металл. Точнее? Тысячу монет самого презренного из металлов — золота.

— Хм… — задумчиво принюхался отец Григорий к содержимому серебряного кубка. — Презренного металла в твоих речах могло быть и побольше…

— Тебе это ничего не стоит, — нахмурил брови Эйрих. — Напротив, своевременная поддержка меня — это лишь упрочнение твоего влияния на сенаторов.

— Тем не менее, — священник отставил кубок на стол.

— Тысячу двести, — с неохотой согласился Эйрих. — Я и так плачу тебе очень много.

— Мне же эти деньги не для себя, — покачал головой отец Григорий. — Приход надо содержать, паства многочисленна и иногда нуждается в мирской помощи. Любые деньги не помешают, но желательно полторы тысячи.

— Ладно! — раздражённо ответил Эйрих. — Но я жду, чтобы Торисмуд испытал истинный страх потери статуса. Нельзя со мной такое проворачивать, пусть будет уроком для всех.

Примечания:

1 — Исповедь в V веке — тут очень сложный и непонятный момент. Мы знаем, что тайная исповедь, то есть «прости, святой отец, но я согрешил» через решётку, уже существовала в V веке н. э. у римлян. Есть сведения, что в IV веке тайно разрешалось исповедываться только изменившим женщинам в Восточной Римской империи, потому что в ином случае муж узнавал и юридически ничего не мешало ему вшатать неверную чем-то тяжёлым или колюще-режущим, ибо за убийство изменщицы в законодательстве был лишь символический штраф. А вот в V веке н. э. уже появилась тайная исповедь для римских высших чиновников. До V века н. э., в раннехристианских общинах была распространена практика публичных исповедей, когда грешник оглашал весь список своих прегрешений перед общиной, а община истово молилась за его спасение и отпущение грехов, но мне не известно, что там было после становления христианства официальной религией. Ещё мне не известно, как там обстояли дела у ариан. Это я к чему вот это вот всё? К тому, уважаемый читатель, что отныне во внутренней логике этого произведения буду считать, что у ариан были публичные исповеди, с отпущением грехов не отходя от кассы — потому что потребность в тайной организации возникла по причинам, характерным больше для более сложных социальных структур, а не ребят, которые позавчера из лесу вышли. Если вдруг у тебя будут пруфы, доказывающие обратное — добро пожаловать на нашу воображаемую лавочку в комментариях. Посидим, подымим, поговорим.UPD: благодаря уважаемому читателю Sun я получил довольно-таки убедительные свидетельства (с пруфом) того, что в арианских общинах, по словам церковного историка Сократа Схоластика, жившего в те времена, существовал институт индивидуального покаяния грешника. Так что с этого момента считаю, что тайная исповедь арианами практиковалась и применялась.