дороги. Хорошо, что отец перестал так часто о них говорить: «Моя Шири, моя Ули…» Теперь тосковал он молча, а говорил: «Моя Ирис». Только Ирис.

И вот маленькая принцесса уезжала из дома ― больше не любимого ― и от отца ― больше не любящего. Может, так только казалось, ведь, прощаясь, отец плакал и просил беречь себя. Но чего стоят его слезы? Еще до этого он выл, выл так, что она испугалась. С отцом что-то происходило, что-то плохое, и довольно давно.

Маленькая принцесса помнила: она нашла отца в тронной зале. Он упал на колени против огромного, во всю стену, семейного древа Незабудки и бил по рисункам сухими кулаками. Отец не был высоким и, коленопреклоненный, доставал только до собственного портрета и до портретов брата и сестры, которых убил в борьбе за трон, ― точнее, до овальных рамочек, где лица вымарали небесно-голубой краской. Так вымарывали всех, кто погибал в междоусобицах. На Древе было много прорех, из которых грустно проглядывало небо. Отец в своем ряду остался без неба единственный. Он не смог помириться ни с братом, ни с сестрой. Как же он лупил это чужое небо… и как осторожно обходил ряд пониже ― тот, где запечатлели двух его дочерей в расцвете красоты. Шири. Ули. У Ирис портрета пока не было: она увидела слишком мало приливов.

Древо, написанное приглашенным мастером ди Рэсом, показывало всю историю рода. Выше всех светлел лик Праматери ― первой королевы, богини, вознесшейся на небо. Туда же ушли ее сыновья и дочери от Силы, на Древе не запечатленные. От Парьялы вниз тянулась лишь одна цветущая веточка ― к белокурому печальному королю Петеру, чьи глаза были как фиалки.

Вдовствующая Парьяла встретила разбойника, чьего имени в истории не осталось. Он ожидал казни в ее тюрьме, она сблизилась с ним, полюбив за остроумие и дерзость, ― но в день, когда она подписала помилование, он умер от укуса больной крысы. От их связи Петер и родился ― и вырос настолько красивым и храбрым, что сводные братья и сестры сторонились его. Юные боги к тому времени отдалились от матери, и она отдала Петеру много любви, столько, что, когда ей пришло время умирать, предложила ему бессмертие и место в Пантеоне. Петер отказался. «Люди не должны блуждать в темноте, я подержу им факел, ― так он сказал. ― Да и богом чего я мог бы быть, мама? Ножей и ночи?» Петер шел в отца: любил свободу, тосковал в замке, у него было ни с чем не сравнимое увлечение ― надев маску и плащ, грабить на дорогах богатых и отдавать награбленное бедным. После смерти Парьялы он покинул Ветрэн, ушел в леса и вернулся лишь спустя долгое время ― когда начались раздоры и стало ясно: кто-то должен объединить Людской Сад, должен быть королем Общего Берега.

Петер Атаман не хотел носить корону, но не нашел преемника, равного матери, ― и ему пришлось отказаться от свободы. С трона он роздал ее крупицы другим: графам и баронам позволял жить вольно, не насаждал жестоких законов, лично решал многие споры и терпеть не мог церемониалов. Он тянулся к людям: случались дни, в которые до него допускался кто угодно; случались дни, когда он исчезал из замка и, всегда в разных обликах, появлялся там, где нужно было кого-то спасать. Король-Атаман ― так его и звали; прозвание, написанное звездами, буквально приросло к нему.

Петер был велик, потому что пожертвовал волей, отказался от вечности и скроил лоскутки Общего Берега в красивый плащ. Он доказал: в братстве ― мир, а в свободе ― душа. Такой же великой была его дочь, королева Канга, первой подружившаяся с диковатыми пиролангами, превратившая странных соседей с холмов в советников, жрецов и придворных ученых. Благодаря ей люди поняли: непохожие ― не значит чужие, а знание ― сила; научились быстро ходить по морю и победили не один мор. Короли-близнецы Лино и Лантель позаботились, чтобы у всех графов, даже самых бедных, были столицы; они не жалели сил на строительство и дороги, а как расцвел при них флот! Лино был практиком-счетоводом, Лантель ― мечтателем. Красивые башни, уютные почтовые станции, трактиры ― все появилось при них, они считали, что в крепких связях и теплых домах ― будущее. Можно было продолжать бесконечно: каждый из правителей Незабудки что-то оставлял за собой. Некое послание, сокровище, надежду. Со временем послания, сокровища и надежды становились скромнее, но все-таки были. А потом…

А потом пришел отец Ирис. И теперь ей, наблюдающей за ним из-за приоткрытой двери, показалось вдруг, будто она все понимает. Отец выл потому, что не знал, чтó оставляет Общему Берегу и оставляет ли. Что он такого дал, кроме еды из своих хранилищ? Ни одного замка, ни одного закона; он не смог даже примирить тех, кто ссорился из-за богов, ведь сам боялся с кем-то поссориться. Люди нуждались в нем все меньше, меньше и любили. Не потому ли Ширхану и Иуллу убили так просто? Разве кто-то поднял бы руку на Парьялу, на Кангу? Он не мог этого не понимать.

Маленькая принцесса не решилась подойти к отцу в тот вечер, а вскоре он сказал, что она уезжает в Соляное графство и выходит замуж. О женихе он не рассказал ничего, только назвал Вальина Энуэллиса достойным человеком ― впрочем, так он называл всех, с кем пребывал в мире, и даже тех, кого недолюбливал. Он был очень осторожен в оценках, поэтому достойные люди окружали его безликой массой. Никто из них не казался особенно ужасным, и принцесса подчинилась без ропота: замуж так замуж. Что ж. Очередной достойный человек. Может, будет интересно?

– А я смогу вернуться, если мне там не понравится? ― только и спросила она.

Отец вздохнул и слабо улыбнулся уголками губ ― будто отмерил улыбку.

– Если тебе будет куда. Но я предпочел бы, чтобы ты этого не делала.

– Почему? ― Она даже топнула ножкой и решилась спросить самое страшное: ― Ты не любишь меня?

Но вопросом она сделала отцу больно и сразу поняла это, когда он шепнул:

– Я люблю тебя слишком сильно. Я буду любить тебя за весь мир. Всегда.

Это звучало нежно, но плохо, и уезжала она испуганная, огорченная ― да еще под падающим снегом, который сроду в Ветрэне не шел. И в механической карете она оказалась одна: слуги сели в