уже не ждал и не хотел. То, что произнесла Сафира Эрбиго, звенело в ушах. Слишком громко, чтобы он услышал…

– Они прекрасны, Идо. Невероятны. Гениальны…

– Нет. ― Последнее слово обожгло, и Идо почти выплюнул ответ.

– Да, светлый мой, ― непреклонно возразили ему.

– Но разве это не…

Заурядно? В горле встал ком, но произносить слово вслух не пришлось: похоже, Мастер его угадал. Он с усилием отвел от купола взгляд. Только теперь Идо понял: Мастер вовсе не оценивал то, насколько фактурно и реалистично нарисованы облака, насколько верна перспектива и соблюден эффект глубины. Он лишь искал звезды.

– Многим кажется, будто кошмар просто сотворить страшным, Идо. ― Голос его зазвучал глухо, устало. ― Но это не так, ведь самое сложное ― сотворить его живым. А ты сотворил. Мне страшно здесь, как и должно быть. Пожалуй, мне страшно рядом с тобой, потому что я не знаю, какие чудовища еще живут в твоем уме.

Но, говоря, он улыбнулся. И его рука легла Идо на плечо.

– Впрочем, нет, не страшно… Мне горько. Ведь я так старался сделать тебя счастливым и заставить забыть все, что когда-либо тебя мучило. Твое прошлое. А вот оно. Вот чем оно стало.

Идо поначалу не смог ответить. У него ― и Элеорд знал об этом ― не было прошлого в том понимании, в каком оно есть у большинства. Не было родителей, по которым он бы тосковал. Игрушек, которые он бы оплакивал. Краев, которые могли бы влечь его или, наоборот, терзать дурной памятью. Идо жил в общине портовых воров, еще с пятью или шестью детьми. Взрослые не били его и обращались даже порой ласково, но он убежал, решив выживать сам, когда его «братишек» и «сестренок» потихоньку начали продавать тем, кому нравились красивые юные существа, ― кого на час, кого насовсем. В первый же фиирт Идо усомнился в решении, сильно обморозив пальцы на левой ноге. Его приютил капитан торгового корабля, казавшийся добрым, даже помог со своим медиком спасти ногу, но потом потребовал платы, и не монетами, которые Идо скопил. Бежать удалось чудом. Длинные светлые волосы, холодные ухоженные руки и красивые камзолы, которыми забит был корабль, снились еще долго, раз за разом обращаясь в скользких, шевелящихся безглазых тварей. Может, твари и ожили на черных фресках, став помесью осьминогов и крыс, скорпионов, мурен и ласок. Может, поэтому они так пугали Мастера.

– Забудь. Мое прошлое, настоящее и будущее ― ты, ― Идо сказал это, не сразу осознав, что едва ли утешит Элеорда, скорее огорчит сильнее. И спешно добавил: ― В смысле… у тебя все получилось. Я счастлив. Правда. И… спасибо тебе.

Он не врал. Ни в чем, кроме зыбкого «счастлив». Но и это забылось, когда Элеорд обнял его и предложил вернуться домой, взять вина, позвать подмастерьев, пойти на пляж. Казалось, он правда восхищен черной капеллой. Казалось, его «гениальны» очень многого стоит, но… но… Идо сам не понимал, почему ему вдруг стало этого недостаточно. Может, потому что в этом «гениальны» ему слышались слова любви. Слишком много слов любви, за которыми не поймешь, искренна похвала или нет.

Сафира Эрбиго же сказала о фресках прямее и проще: «Они такие, какие и должны быть». Она сказала, что Идо достоин учителя. Она ничего не знала о его прошлом, не понимала в кошмарах, пока они за ней не пришли. А теперь они пришли и за Элеордом, пришли и привели ученика. Достойного. Но не превзошедшего. Хотя… это ведь было так просто, разве живой не всегда превосходит умершего? Идо посмотрел на стекло, на хрупкую дымку жизни, покрывшую кристальную зелень смерти. Рука его задрожала, а взгляд затуманился. В этот миг он ненавидел себя.

Одно неосторожное движение. Слишком громкий крик. Да просто шаг в сторону ― ведь сколько еще стекло будет запотевать от дыхания? Едва ли долго, он лежит тут всю ночь… Движение, крик или шаг ― и нет того, от чьих полотен и фресок каждый раз умирает что-то внутри. Нет гения, единственного в своем роде. Нет «плача кукушки». Движение, крик или шаг ― и ничего нет. Вспомнились еще и слова, злые детские слова, произнесенные в храме Дараккара Безобразного, произнесенные не раз, но так и не переставшие жечь изнутри.

«Я встретил Мастера. И хочу его убить, потому что он лучше меня и сам знает это».

Но вот Мастер здесь, а вот его жемчужный кинжал. Он захотел защитить черную, именно черную капеллу ― работу своего ученика. Он здесь, и Идо видит расплывшееся от его губ уже подсохшее алое пятно. А стекло все еще запотевает. Мастер… как просто было бы любить его, не будь он гением. Как просто было бы любить за бесконечную заботу, смех и безмятежность. Как просто ― не соревнуясь, а достигая равных успехов в разных вещах. Если бы, например, Мастер служил в страже, как его отец. Или строил храмы, как Сафира Эрбиго. Или делал лучшие на свете вина, или… Но пора наконец понять: когда ты встречаешь кого-то, судьба не спрашивает, как тебе удобнее будет его любить. Она дает лишь выбор, любить или нет. Идо любил.

Вблизи появился солдат. Плескал на ветру его тяжелый бордовый плащ. И Идо, медленно выпрямляясь, поднял руку в оговоренном перед поисками жесте.

«Здесь живой человек, нужно осторожно подойти».

Солдат заспешил навстречу, и Идо разжал окровавленные пальцы. Он стискивал осколок витража слишком крепко. Зато он знал: в это мгновение умерло одно из чудовищ его прошлого.

* * *

Маленькая принцесса никогда не выезжала за пределы своей столицы ― блистательно-пестрого высокобашенного Вет́рэна. Маленькая принцесса любила дом и отца, свой великий гербовый цветок и ясное небо, где звезд было что ягод в корзине. Любила пиролангиню Анну, качавшую ее на мохнатых белых руках и шептавшую то, что могла бы шептать мама: «Моя детка будет великой».

У маленькой принцессы действительно была большая мечта ― стать королевой, королевой Ветрэна и бескрайних сопредельных графств. У нее не было братьев, только две старших сестры ― и недавно обе почти одновременно умерли, хотя жили на разных концах Общего Берега. Сестер младшая почти не знала, а за глаза не любила: обе были выше, статнее и красивее. Поэтому она не печалилась. Жаль, конечно, что им было больно, ведь их разорвала толпа: одну черная, вторую белая… но хорошо, что ушли с