возвращение в прошлое. Скорее будущее приближалось слишком быстро, поэтому Вальин так измучился. Его последние дни были непростыми: графству, точнее «всему верному Берегу», объявили войну. К ней шло давно, ведь у темнопоклонников и недовольных Незабудкой аристократов, прежде разрозненных, появился вожак. Об этом не говорилось прямо, но это было ясно; король не раз предупреждал, хоть и не мог ничего сделать: ослабленные голодом и деморализованные внезапной стужей, его собственные воины больше не были так преданны. Когда начались первые волнения, Интан Иллигис даже не сумел мобилизовать свои части.

«Я должен быть там. Я буду стоять во главе наших войск, ведь это… это неправильно, что они отворачиваются». Так Вальин сказал, когда начался приступ. Лицо его было все в язвах, он постоянно кашлял. А на море бушевала буря. Вода опять стала красной, на этот раз непонятно отчего. Это сочли просто дурным знамением.

«Войск…» Бьердэ покачал головой, поднялся. Войск не хватало, и на самом деле – обеим сторонам. Суеверный народ рушил храмы, а хитрая знать увлеклась местью врагам, которую наконец можно было оправдать. По всему Общему Берегу срывали маски. В городах, где преобладали темные, летели с плеч светлые головы, и наоборот. Взять хотя бы род ле Спада… главу семьи при штурме замка убили не случайным камнем, брошенным из толпы. Его застрелил барон Аллентарис из рода Колокольчика, судья, которому барон раз за разом не давал вешать невиновных. Склоки этих двоих были в Ганнасе привычны: часто Сталь или его люди успевали в последний момент, когда петля на чьей-то шее уже затянута, швырнуть к ногам судьи настоящего преступника или доказательство, рушащее состряпанное дело. И вот как все кончилось. Ле Спада считали главным покровителем Дзэда, Аллентарисы ― Дараккара. В итоге первый не защитил своего последователя, а второй поступил несправедливо. А потом Общий Берег сошел с ума, и Роза, как, впрочем, и Колокольчик, просто прильнула к Крапиве, чтобы прильнуть хоть к кому-то. А Крапива пыталась хранить верность Незабудке.

Да, этого было не отнять: Вальин, в отличие от большинства, хотя бы четко понимал, кого и почему поддерживает сейчас. Он помнил добро лучше, чем боль, точнее, вроде бы верил в это, но пока и веры хватало, чтобы к нему тянулись. Когда в землях Незабудки из-за внезапных морозов начался голод, сам он не смог отправить королю почти ничего из-за прошлого неурожая, но подвигнул других. Удивительно… он избежал в тех речах всех слов, вызывавших у графов и баронов злобную тошноту. Не говорил о «святых традициях». О «нужно потерпеть». О «единстве», «милосердии светлых богов» и «зорком взгляде темных». Он говорил просто: «Верховному королю нечем кормить подданных, в том числе потому, что еще недавно он кормил нас, и мы должны ему помочь». И люди услышали, хотя и не все. Это был красивый жест, сделавший неопровержимым простой факт: да, Вальин вырос. И оказался не тем, кого из него пытались вылепить. Но если честно… Бьердэ его не понял. Восхитился вслед за старейшинами, но не понял. И не сумел принять, потому что слишком изменился сам.

В день гибели Остериго Энуэллиса он тоже был в замке, был и не вышел защищать его лишь потому, что граф не велел. Просил остаться с женой, и Бьердэ остался, до самого конца ― пока в холл не ворвались вооруженные люди, пока не разбежались по коридорам и лестницам, пока Ширхана, поддавшись панике, не убежала от Бьердэ людям навстречу с безумным криком: «Я Незабудка, я дочь короля, не сме…» Ей выстрелили под ноги, она ринулась прочь, ее, как испуганную кошку, загнали на самый верх смотровой башни и там задушили. К Бьердэ не пошли, его не тронули даже самые злобные: видно, поняли к тому моменту, что трогать пиролангов все же не стоит. И он, оцепенелый, тоже никого не убил, хотя мог: оружие было, отличный пистолет, вот только…

Мысли. Именно тогда он начал слышать чужие мысли. Когда он заряжал оружие, они потоком хлынули в голову, расколов ее болью и заставив упасть.

«Как хорошо они живут, ничего, больше не будут!»

«Чтоб им было пусто, поганым крысам!»

«Я заберу это себе, мне нужнее, никто же не смотрит…»

«Ну милая, ну не дергайся, все равно господа твои трупы».

«Сдохни, черномазая тварь!»

«Никто, никто наконец-то их не защитит!»

Слухи об этом ходили среди пиролангов и прежде, все началось еще пару приливов назад: странный дар просыпался то у одного, то у другого. Слышать мысли. Шептать их друг другу в головы, не размыкая губ. Шептать и братьям ― нуц и кхари, но только когда те спят. Пироланги боялись: одни считали это сумасшествием, другие ― болезнью, третьи ― и вовсе кознями, следствием, например, яда. Этого было не понять, это скрывали, но этим же потихоньку учились пользоваться, и не так давно старшие, мудрейшие нашли объяснение. Назвали дар знамением богов. Новой меткой, напоминающей: пиролангам никогда не быть похожими на братьев. Знаком силы, упреждающим их от необдуманных действий и дающим яснее увидеть суть тех, кто теперь действительно сходит с ума. Боги, по мнению старейших, просили: «Отбросьте иллюзии о своих ближних. Отбросьте и уходите».

Поначалу ― как и когда старейшины только предложили отринуть заветы Канги, уйти даже не назад на холмы, а в горы, ― это встретили печалью и гневом. Зазвучало знакомое: «Это предательство», «Мы семья». Но чем больше пироланги слышали чужие мысли и ужасались, тем тише становились эти голоса. А потом была бойня у замка. Бойня, где неприкосновенный народ с белой шерстью отстреливали, как зверей. Бойня, где и Бьердэ то ли заразился, то ли прозрел.

«Я бы взял этого мальчишку-графа, красивый ведь».

«Столько снеди, сколько на этой кухне, я не видел за всю жизнь!»

«Без них всем будет лучше».

«Раздавлю, как медузу!»

Столько злых мыслей. И ни одна не была о богах, темных или светлых. Даже когда замок, точнее то, что от него осталось, наконец очистили, Бьердэ так и сидел в своей каморке в углу, сжав голову руками. Сидел, пока проверить, жив ли он, не пришла челядь.

А теперь Бьердэ совсем устал ― от крови и шума, мыслей и сомнений, тревог и горьких трав. Он держался дольше других, многие ушли еще до фиирта. Те, что остались, все меньше говорили вслух, меж собой общались, уже используя новый дар. Верховный король больше не