Эльтудинн покачал головой и вдруг, подавшись ближе, коснулся его виска. Пальцы, как и у всех нуц, венчались даже не ногтями, а скорее когтями, длинными и загнутыми, но движение не несло угрозы ― лишь грусть и удивление.

– Ты хранишь знак этого даже на коже. Крапиву. Ты так и не убежал от судьбы.

Вальин наконец понял: речь о его детских язвах и рубцах, действительно напоминающих крапивные побеги. Он страшно стыдился их, но жалости ни в тоне, ни в касании не было, как не было и привычной брезгливости. Скорее даже… благоговение. Как перед чем-то важным, что не поддается объяснению. Он кивнул.

– Ты прав. Больше бежать мне некуда.

Голос дрогнул, но в сердце ничего не отозвалось. Даже страх там слишком устал. Убирая руку, Эльтудинн негромко спросил:

– Может, это тебя проводить до замка? Тебе плохо?

Да. Но у этого «да» были другие смыслы, вне болезни. И Вальин сказал то, что говорил всем, всегда, что уже сказал сегодня и этому жрецу тоже:

– Нет, что ты. Я в порядке.

Ему вряд ли поверили. И неважно. Пальцы снова на миг коснулись рубцов.

– Тогда тебе лучше идти. Море злится.

Оно действительно рычало, шипело, грохотало где-то за откосом. А над ним, в небе, наоборот, было неестественно тихо: куда-то исчезли чайки, обычно певшие здесь свои хриплые безголосые песни о жемчуге и донных рыбах. Вальин медленно кивнул.

– Береги себя, твоя болезнь ― быстрый убийца. От нее умирают за пятнадцать-двадцать приливов…

И снова получился кивок, но вырвалось:

– Нет, мне так не повезет.

Как малодушно, учитывая, сколько всего предстоит сделать. Малодушно, даже если слова верховного короля о преемнике ― не пустой звук. Но Эльтудинн не стал упрекать его в трусости ― лишь сочувственно кивнул, а потом взял под уздцы лошадь.

– Что ж, помолись о том, чего желаешь: о смерти ли, о жизни… Сегодня кошмарная ночь, тебя наверняка услышат. А мне пора. Прощай.

В последнем взгляде снова мелькнуло вопросительное: «Так зачем ты все же пошел за мной? Не хочешь больше ничего сказать?» Но Вальин только тихо отозвался:

– Да. Я и так задержал тебя. Прощай.

Вскоре он видел, как Эльтудинн, легко вскочивший в седло, уезжает. Поднималась над дорогой сухая вихристая пыль. Развевались угольные волосы; блестели перламутр и золото вышивки; он летел быстрее, быстрее и вот уже сгинул. А Вальин стоял среди руин и поломанных роз, в громоздкой тени храма Смерти, и все еще слышал: «Жизни стоит бояться больше». Язвы ныли. Буря близилась. А земля уходила из-под ног.

Он не молился в эту ночь о смерти.

Он не молился ни о чем.

* * *

День за днем она стояла у Идо перед глазами. Черная капелла ― капелла Короля Кошмаров. Здесь не было отдельных осмысленных сюжетов, как в белой, ― на черных стенах тени просто плясали, просто плодились, просто терзали плоть и души. Сплетались щупальцами, мохнатыми телами, змеиными хвостами. Скалились, щерились, и такими жалкими казались белые, окровавленные человеческие фигурки, просящие пощады. Кто-то был закован в цепи, кто-то метался на постели, кто-то тонул в топях.

«Не убивай меня, Владыка. Дай мне проснуться, Владыка. Отпусти меня, Владыка».

Жалкими здесь были даже звезды, жалкими, хотя для них Идо добавил в краску серебра. Звезды сияли, но свет их едва пробивался из-за плотных туч. Лучше всего они были заметны на рассвете и на закате: Идо провел немало расчетов и по-особому расположил их на куполе – чтобы свет играл на них, именно когда Лува толькотолько поднимается по небесной лестнице или, наоборот, бежит прочь.

Завершив работу, Идо действительно поверил: черная капелла прекрасна. Там было все его сердце ― виденные им кошмары, страдания, пережитые на улицах, где часто пировала смерть. Черная капелла венчала все, что Идо успел; перед ней меркли его прежние полотна и фрески. А еще черная капелла была первым, что Идо сотворил сам, только сам, без ласковой властной руки Элеорда. Мастер не давал советов. Не исправлял ошибок. Даже не приходил, пока велись работы, и сам Идо не звал его, хотя что-то внутри требовало, молило, желало услышать хоть слово. Но Мастер не вмешивался. И другая часть Идо ― та, что не требовала, не молила, хотя тоже желала, ― радовалась. Он увидит все сразу. Он будет поражен. Он скажет…

Но первой увидела, конечно же, проклятая любовница графа. Первой пришла под своды. Первой подняла рыжую голову, грязная шлюха, точно так же, как сам Идо, высоко взлетевшая лишь благодаря чьей-то длани на плече. Сафира Эрбиго долго глядела на черные фрески, глядела на сгорбленные людские фигурки и сияющие точки звезд… Закат догорел, звезды померкли. Архитектор сказала:

– Они именно такие, какими должны быть. Молодец, Идо. Ты достойный ученик.

Идо склонился перед ней, вместо того чтобы плюнуть в лицо.

«Такие, какими должны быть. Такие… заурядные? Предсказуемые?»

…Сегодня Идо снова увидел это и даже подскочил на постели, но тут же понял: разбудил его не только дурной сон. В доме топали и дребезжали, в душной ночи плыл странный запах, от него слезились глаза. Но Идо никак не мог осознать его природу, она упрямо ускользала из разгоряченного рассудка. Тогда Идо снова подумал о сне: о капелле, о словах женщины, спятившей со смертью любовника и теперь слоняющейся по городу в обносках. Как звенит ее пояс из монет… Как она скалится улыбкой, предрекая кому-нибудь: «Завтра умрешь, я знаю, мне сказал бог». Сафиру Эрбиго нашли кошмары с фресок Идо. Нашли и сожрали. Он проклял ее, проклял, хотя в тот миг склонил голову, а позже принял причитающуюся плату. Поняла ли она? Что бы она предрекла ему?

Запах, кислый мерзкий запах… бездумно обтирая лицо влажной губкой, надеясь найти прохладу, Идо наконец понял: пахнет дымом, и ветер несет вонь явно с моря. Что горит? Медленно повернув голову к окну, Идо запоздало, почти отстраненно понял: там нет кое-чего знакомого, точнее, это «кое-что» изменилось. Но как… оцепенение схлынуло. Тело действительно прошиб холод, губка выпала из руки. Фиолетовый маяк. Огромный центральный купол с открытой площадкой, витой сосуд из подсвеченного стекла, символизирующий ту самую свечу Короля Кошмаров. Купол не сиял привычной ворожбой, а лишь чернел силуэтом на фоне неба. И, кажется, содрогался.

– Элеорд! ― закричал Идо, прежде чем понял,