Васильевичем Фрунзе партийные функционеры подчас предпочитали советским эскулапам упование «на волю „Божью“», как не без горькой иронии написал когда-то в письме одному товарищу Климент Ефремович Ворошилов.

После заявления Николая Павловича Фирюбина сотрудники легендарной «Четверки», у которых еще свежи были в памяти дела «врачей-убийц», сочли за лучшее ретироваться. Позднее на дачу к Фурцевой выехал лично начальник 4-го Главного управления Минздрава СССР профессор Александр Михайлович Марков, который настоял на осмотре Фурцевой. В результате осмотра Екатерины Алексеевны он, как доложил наверх Александр Шелепин, «полностью подтвердил факт вскрытия ею вен». Очевидно, это было нужно именно для составления последующей записки КГБ при Совмине СССР в ЦК КПСС. Общее состояние здоровья Екатерины Фурцевой Александр Марков признал удовлетворительным, констатировав, что опасности для жизни нет. По заявлению врача Антоновой, Николай Фирюбин и Светлана Фурцева умоляли её сделать всё, чтобы никто не узнал о случившемся. Однако с учетом того, что Фирюбин ранее не пустил врачей к супруге, как-то в это не верится. Как сказала бы в этом месте Майя Плисецкая, «солью посыпала» товарищ Антонова.

Конечно, Александр Шелепин не преминул доложить Никите Хрущеву, что Николай Фирюбин в разговоре с ним «вёл себя неискренне, нахально лицемерил, категорически отрицал факт вскрытия Фурцевой вен с тем, чтобы скрыть этот возмутительный, малодушный, недостойный звания члена партии поступок от ЦК КПСС»[367].

Если в Древнем Риме самоубийство снимало все вопросы, то в Советском Союзе со времен Сталина сознательный уход из жизни приравнивался к уходу от ответственности. После того как в 1932 году на себя наложила руки супруга вождя народов Надежда Аллилуева, Сталин за пределами узкого круга по этому поводу никак не высказывался (официально говорилось о смерти по естественным причинам), а его отказ от присутствия на похоронах можно было списать на нервное перенапряжение. Однако Хозяин четко дал понять свое отношение к суициду после самоубийства московского партийного функционера Вениамина Яковлевича Фурера (1936). Хрущев сперва пожалел Фурера, но, получив нагоняй от Сталина, называл его позднее, в разгар террора, не иначе как троцкистом и бандитом. Семью Вениамина Яковлевича от репрессий самоубийство не спасло. Напротив, его супруга, известная балерина Галина Александровна Лерхе, была арестована и отсидела пять лет. По выходе из заключения она жила в Томске. Ее жизнь — и настоящая, и сценическая (если такое уточнение после выхода романа Сомерсета Моэма «Театр» вполне уместно) — была загублена. Хрущев унаследовал от Хозяина стойкое неприятие самоубийства как формы протеста и попытки ухода от ответственности.

Решив сурово покарать Фурцеву со товарищи, в первых числах ноября 1961 года Михаил Суслов, Фрол Козлов и Шараф Рашидов подготовили и передали Никите Хрущеву проект постановления о выводе Екатерины Фурцевой и Нурутдина Мухитдинова из состава Центрального комитета КПСС опросным путем[368]. То есть со скандалом. (Мирным вариантом было бы невключение в очередной список кандидатур на съезде, «военным» — выведение из состава ЦК на Пленуме со всеми вытекающими…)

Однако руководящее ядро ЦК «поправили» товарищи с мест. Никита Хрущев, по-ленински «позондировав почву», убедился: многие цекисты, и прежде всего из среднеазиатских республик, не одобрят репрессивных мер. Первый секретарь ЦК КПСС выступить против большинства «рядовых» цекистов не решился и попросту не дал делу хода. Пока. 14 ноября 1961 года Екатерина Фурцева вышла на работу[369], ее сразу же вызвали в Центральный комитет КПСС. Михаил Суслов сообщил ей о временном отстранении от работы в Министерстве культуры СССР, а фрол Козлов затребовал письменных объяснений. Екатерина Алексеевна составила записку в ЦК, в которой отметила, что в последнее время ее мучили головные боли, бессонница и боли в области сердца. Буквально за несколько дней до съезда во время работы у Фурцевой, по ее словам, был тяжелейший приступ — спазм сосудов головного мозга, в течение которого она около четырех часов лежала без сознания. Этот факт зафиксировали в истории болезни больницы МГК КПСС присутствующие при этом врачи К. В. Антонова (та самая, которую Фирюбин не пустил к супруге), Г. А. Будагосская и медсестра В. А. Яновская).

Во время работы верховного органа КПСС Екатерина Алексеевна, по ее словам, также чувствовала себя плохо, очень волновалась «за выступление на съезде». На месте Фурцевой, наверное, любой нормальный человек почувствовал бы себя плохо. И Хрущев прекрасно понимал, что волновалась Екатерина Алексеевна отнюдь не из-за своего выступления на заседании верховного органа КПСС.

Екатерина Фурцева указала, что она даже обратилась к Фролу Козлову и Михаилу Суслову с просьбой дать ей возможность выступить скорее. В день окончания съезда после пленума ЦК, 31 октября, Фурцева почувствовала себя очень плохо: беспокоили боли в сердцеи головная боль.

Здесь следует заметить, что уж на что Яков Свердлов был железным человеком, но и тот, крепко получив по рукам в ноябре 1918 года от Владимира Ильича, по свидетельству супруги, чувствовал себя очень плохо и выглядел скверно. Так что в отвратительном самочувствии Екатерины Алексеевны после пленума ЦК КПСС сомневаться не приходится.

Именно вследствие проблем со здоровьем, по словам Фурцевой, она решила поехать на дачу — «побыть немного на свежем воздухе». Но самочувствие ухудшилось настолько, что она вынуждена была лечь в постель и вызвать врача, который констатировал гипертонический криз, повлекший за собой потерю сознания на несколько часов ночью 31 октября и 1 ноября. Далее по-женски логично Екатерина Алексеевна закончила свое объяснение: «В этом состоянии и были повреждены руки»[370]. В общем, нечто из серии: «Так исторически сложилось».

Заведующий Общим отделом ЦК КПСС Владимир Никифорович Малин дал указание своим сотрудникам вопрос о Фурцевой из протокола заседания Президиума ЦК КПСС изъять, что и было сделано 24 ноября 1961 года. Естественно, подобное распоряжение должен был отдать один из членов Секретариата ЦК КПСС — и то по личной отмашке Никиты Сергеевича Хрущева.

Как и покойный Хозяин, Хрущев, как кошка с мышкой, играл с Фурцевой, над которой в течение полугода нависал дамоклов меч расправы. Правда, при Сталине в подобных случаях, как правило, всё оканчивалось очень плохо для объекта манипуляций. Только на закате жизни вождь смягчился: пропесочив «хозяина столицы» Георгия Михайловича Попова, предоставил ему министерское кресло, а разгромив в «дискуссии» академика Ивана Ивановича Мещанинова, сохранил ему жизнь. Об этом, собственно, и написал Сергей Хрущев в своей работе об отце-«реформаторе».

Однако и окончательно спустить дело на тормозах Хрущев не пожелал: не этому его учил покойный Хозяин. Поступок Мухитдинова, Фурцевой и Фирюбина было решено рассмотреть на ближайшем после XXII съезда КПСС Мартовском пленуме ЦК. Предварительно виновным надлежало явиться на заседание Президиума ЦК КПСС, которое должно было состояться перед последним, закрытым, заседанием Центрального комитета партии[371]. Президиум ЦК обсудил вопрос «О поступке, совершенном тт. Фурцевой, Мухитдиновым, Фирюбиным» 9 марта.

Фурцева сразу же заявила:

— Прошу поверить, что я была больна.

Мухитдинов признал выводы руководящих товарищей об антипартийном поступке «тройки» в последний день