По легенде, которая очень похожа на правду, Никита Хрущев бросил вслед покинувшей съезд Екатерине Алексеевне:

— Дамские капризы! Что вы хотите — климакс! [348]

Сергей Хрущев рассказал, что Никита Сергеевич расценил отсутствие Фурцевой с Мухитдиновым на заключительном заседании как демонстративное неуважение к съезду, чем тут же воспользовался Козлов, предложивший вывести их заодно из ЦК. Хрущев согласился, но переголосовывать результаты выборов в день закрытия съезда счел неудобным и отложил исполнение «приговора» до очередного пленума, намеченного на март 1962 года[349].

По иронии судьбы на первом пленуме ЦК нового созыва Хрущев двинул на ответственные посты Александра Николаевича Шелепина и Владимира Ефимовича Семичастного, будучи абсолютно убежден в их личной преданности. Шелепин уступил свой пост председателя КГБ Семичастному, а сам был переведен в ЦК КПСС секретарем ЦК, курирующим партийные, военные и прочие кадры. Формально за подбор и расстановку кадров, будучи вторым секретарём, отвечал и Козлов, но под ним был еще один секретарь-кадровик, который, формально подчиняясь второму секретарю, регулярно выходил на первого и даже как бы надзирал за вторым. Собственно, этот «опасный тандем» и принял впоследствии участие в свержении «дорогого Никиты Сергеевича». Однако до этого было еще далеко.

Раздел III. У руля отечественной культуры

Глава 1. Дебют на посту министра

Итак, в мае 1960 года Фурцеву сняли с поста секретаря ЦК КПСС и назначили министром культуры СССР. Пост видный в том плане, что Минкульт представлял собой важный идеологический орган в условиях, когда Хрущев дал установку: «Не ссорьте меня с творческой интеллигенцией». Однако по этой же причине расстрельный.

Назначение стало первым ударом по блестящей аппаратной и партийной карьере Фурцевой, ознаменовавшим переход ко второму периоду в жизни и деятельности Екатерины Алексеевны — союзного министра, ангела-хранителя, не о материалисте будет сказано, советской культуры.

Последний приказ Н. А. Михайлова, подписанный им в качестве министра культуры СССР. 3 мая 1960 г. [РГАЛИ]

Первый приказ Е. А. Фурцевой, подписанный ею в качестве министра культуры СССР. 25 мая 1960 г. [РГАЛИ]

В министерском кресле Фурцева сменила бывшего комсомольского вожака Николая Александровича Михайлова, на пятилетие которого (1955–1960) пришелся беспрецедентный расцвет культурных связей с зарубежными странами, в том числе с Францией, Италией и США, и посмертный триумф симфонической музыки, опер и балетов Сергея Прокофьева. Сергей Никитович Хрущев вспоминал, что Михайлову очень нравилось общаться с писателями, художниками, режиссерами, по-отечески их поучать, а порой и одергивать. А супруга Раиса Тимофеевна просто блаженствовала: премьеры спектаклей, просмотры новых фильмов, вернисажи, знаменитости на каждом шагу.

Заместитель директора Государственного издательства изобразительного искусства Илья Горелов 5 марта 1957 года прямо указал в послании секретарю ЦК КПСС Дмитрию Шепилову: «…министр культуры СССР — полуобразованный человек! Парадоксально! Но, к величайшему сожалению, факт»[350]. На Майю Плисецкую, шапочно знакомую с министром культуры, Николай Михайлов произвел впечатление сухого, холодного человека, от которого ничего не добьешься, «верного солдата партии»[351]. По мнению Галины Вишневской, чаще наблюдавшей Николая Александровича в действии, Михайлов «был одним из самых выдающихся болванов на этом посту»[352]. Судя по рассказам Алексея Симукова, данная, прямо говоря, некорректная дефиниция имела под собой определенные основания. Работавший ранее в заводской многотиражке, Николай Александрович был человеком простым и добродушным. Ляпнет, бывало, что-нибудь на заседании коллегии Министерства культуры СССР — товарищи, не выдержав, начнут хохотать, а Михайлов вместо того, чтобы явить себя Зевсом-Громовержцем (как явила бы на его месте Фурцева, будучи Венерой по форме и Марсом по сути), добродушно вслух признает очередную ошибку[353].

Чем-чем, а простодушием Екатерина Алексеевна не отличалась никогда. Впервые перед большей частью своих новых подчиненных Фурцева выступила 26 июля 1960 года — на партсобрании Министерства культуры СССР[354]. В начале доклада Екатерина Алексеевна призналась, что волнуется. Она, накопившая большой опыт публичных выступлений, явно хотела понравиться своим новым сотрудникам. И в этом вполне преуспела: она, когда хотела, всегда нравилась — даже несмотря на то, что самый доклад вышел достаточно стардартным, ставившим традиционные задачи по созданию высокохудожественных культурных произведений, широкому внедрению в учреждения культуры новой техники и совершенствованию работы по культурным связям с зарубежными странами для «укрепления мирового социалистического лагеря» и «пропаганды мирного сосуществования» двух систем — социалистической и капиталистической.

Как заметил в прениях по докладу заместитель секретаря парторганизации Управления по производству фильмов Игорь Вячеславович Чекин[355], волнение министра — «залог того, что дело нашей культуры пойдет вперед. Было бы гораздо хуже и тревожнее для всех, если бы сегодня звучал голос ничем не взволнованного, холодного администратора. А за откровенные слова, сказанные с этой трибуны, мы будем только благодарны»[356]. Чекин не слукавил: когда бы на Минкульт поставили деятеля вроде Михаила Андреевича Суслова, сотрудникам его осталось бы разве что усопнуть.

Е. А. Фурцева на встрече с английским композитором Бенджамином Бриттеном. Д. Д. Шостакович, М. Л. Ростропович, Г. П. Вишневская, посол Великобритании Хемфри Тревельян. 1964 г. [РГАЛИ]

На совещаниях Фурцева призывала сотрудников наладить постоянную связь с творческими организациями интеллигенции — Союзами композиторов, писателей, работников кино. Она выдвинула весьма здравую идею: почему бы министерству не сплотить вокруг себя заслуженных людей, таких как Марк Осипович Рейзен, Александр Степанович Пирогов, Екатерина Васильевна Гельцер — «кладезей мудрости и практического опыта»[357]?

И конечно же, Министерство культуры СССР должно было «взаимодействовать» (на манер лошади с седоком) с партийными инстанциями. Проблема Екатерины Алексеевны Фурцевой как министра состояла в том, что она отныне должна была работать под бдительным взором своих кураторов, в том числе и «холодных», вроде Михаила Андреевича Суслова.

Если считать систему сдержек и противовесов главной чертой демократии, то советскую модель власти следует воспринимать как ее недосягаемую вершину. Огромная многоэтажная иерархия требовала многочисленных согласований по горизонтали, одобрений и утверждений не только снизу вверх, но и сверху вниз. На вопрос о том, почему в нашей стране не было хорошей сатиры (не было ли?), признанный острослов Виктор Борисович Шкловский, не задумываясь, ответил:

— Невозможно рассмешить столько инстанций!

Основные решения принимались в партийных институциях и проводились, как это называлось, «в советском порядке». При этом с двадцатых годов ссылаться на решения партийных органов в советских нормативных актах строго запрещалось. Данный гриф секретности был лишь частично снят в тридцатых годах, когда появились совместные постановления ЦК ВКП(б) и Совета Народных Комиссаров СССР — позднее, соответственно, ЦК КПСС (с 1952 года) и Совета Министров СССР (с 1946 года). Тем не менее реальный механизм принятия руководящих решений оставался до неприличия непрозрачным вплоть до времен