Аристотель рассматривает государственное устройство через призму здоровья отдельных взаимоотношений, на которые опирается политическая организация. Он сравнивает между собой четыре типа государственного устройства, известных в Древней Греции, – демократию, тиранию, аристократию и монархию (иногда к ним добавляется пятая разновидность, сверхмонархия, объединяющая несколько различных народов под властью могущественного правителя, панвасилевса, – эта концепция, судя по всему, понадобилась Аристотелю для описания Македонской империи). Это сравнение оказало неизмеримое влияние на политическую теорию и практику: собственно, сама европейская политологическая терминология родилась, когда «Политику» Аристотеля перевели на современные языки и ее стали брать на вооружение адепты соответствующих моделей государственного устройства. Джон Мильтон, публикуя спустя месяц после казни Карла I в январе 1649 г. трактат «Права и обязанности короля и правителей», в котором он оправдывал казнь единовластного государя, признающего ответственность только перед Господом, оперирует определением монархии из аристотелевской «Политики».

Сильнее всего Аристотель критикует тиранию, которая, по его словам, душит любые начинания, способствующие развития самоуважения и уверенности в себе. К ним, как и следовало ожидать, относятся попытки Платона и самого Аристотеля или других философов «заводить школы или какие-нибудь другие собрания с образовательной целью». Сейчас мы в большинстве своем вряд ли примем государственный строй, запрещающий самообразование и дискуссии, – собственно, вряд ли мы согласимся на какое-то другое устройство, кроме демократического. Сегодня при выборной демократии живет больше половины мирового населения. Однако, если подходить к ним с аристотелевскими этическими критериями, выяснится, что многие из этих демократических государств допускают вопиющую «неправосудность»: согласно большинству оценок, доля населения стран, где соблюдается закон и базовые права человека, составляет менее 40 % от общемирового. Властям, которые практикуют выбивание сведений под пытками, Аристотель сказал бы: «Прекратите, это все равно себя не оправдывает». Как он бесстрастно объясняет в «Риторике», «во время пытки под влиянием принуждения ложь говорится так же легко, как и правда, причем одни, более выносливые, упорно утаивают истину, а другие легко говорят ложь, чтобы поскорей избавиться от пытки».

О недостатках демократии ему известно не меньше. В рассуждении, которое не теряет злободневности тысячелетия спустя, Аристотель отмечает, насколько неудовлетворительно решаются вопросы, связанные с собственностью: «Так как равенства в работе и в получаемых от нее результатах провести нельзя – наоборот, отношения здесь неравные, – то неизбежно вызывают нарекания те, кто много пожинает или много получает, хотя и мало трудится, у тех, кто меньше получает, а работает больше». Проблему эту он признает объективно сложной: «Вообще нелегко жить вместе и принимать общее участие во всем, что касается человеческих взаимоотношений, а в данном случае особенно». Тем не менее именно в демократических Афинах он предпочел прожить три с лишним десятилетия в сознательном взрослом возрасте, несмотря на отсутствие прав гражданина, то есть вряд ли отвергал демократию как неприемлемую.

О демократии он отзывается с меньшим неодобрением, чем о других типах государственного устройства. Перечисляя в «Риторике» цели разных форм правления, Аристотель рисует демократию в наиболее благоприятном свете, поскольку ее цель – свобода, в противоположность богатству у олигархии, воспитанию и законности у аристократии и защите власти у тирании. Он называет демократию строем, при котором «в большей степени возможны дружба и правосудие, ибо у равных много общего». Соответственно, как и следовало ожидать, сильнее всего препятствует правосудию и дружбе между согражданами тирания.

Хотя демократическое государство тоже может деградировать, народное собрание, по мнению Аристотеля, потенциально способно принимать гораздо более удачные решения, чем узкий круг облеченных властью при других формах государственного строя. Аристотель сравнивает коллективное решение с застольем в складчину, на которое каждый приносит что-то свое и которое, несомненно, получается более удачным, чем организованное единолично. Когда граждане собираются вместе, чтобы вынести вердикт или посовещаться, «так как большинство включает в себя много людей, то, возможно, в каждом из них, взятом в отдельности, и заключается известная доля добродетели и рассудительности; а когда эти люди объединяются, то из многих получается как бы один человек, у которого много и рук, много и ног, много и восприятий, так же обстоит и с характером, и с пониманием. Вот почему большинство лучше судит о музыкальных и поэтических произведениях: одни судят об одной стороне, другие – о другой, а все вместе судят о целом». Современному человеку небезынтересно будет узнать из Аристотелевых трудов, что при идеальной демократии все граждане имеют возможность участвовать в управлении, на краткий срок сменяя друг друга на государственных должностях, а дополнительным стимулом заседать в античном аналоге жюри присяжных служит финансовая компенсация за временный отход от дел, приносящих средства к существованию. Кроме того, Аристотель отмечает, что масса меньше подвержена порче, то есть коррупции, чем отдельные ее представители: широкий полноводный поток труднее загрязнить или отравить, чем крохотный ручей. Отдельный человек может рассуждать под влиянием гнева или других сильных эмоций, тогда как при демократической системе решение принимается массой, которая вряд ли впадет в ярость одновременно.

По крайней мере половина населения планеты не воспринимает относительную политическую стабильность как данность. Аристотель между тем исходит из утопической вероятности, что все ныне живущие сумеют реализовать свой потенциал и будут использовать имеющиеся способности по максимуму («аристотелевский принцип», как называет его американский политический философ Джон Ролз). Он даже рисует футуристическую картину мира, в которой технический прогресс отменит необходимость в тяжелом труде (то есть рабском, если исходить из исторического контекста, в котором жил Аристотель). Он вспоминает мифических мастеров Дедала и Гефеста, изделия которых двигались и повиновались командам, а значит, могли заменить собой живых слуг: «Если бы каждое орудие могло выполнять свойственную ему работу само, по данному ему приказанию или даже его предвосхищая, и уподоблялось бы статуям Дедала или треножникам Гефеста, о которых поэт говорит, что они “сами собой входили в собрание богов”; если бы ткацкие челноки сами ткали, а плектры сами играли на кифаре, тогда и зодчие не нуждались бы в работниках, а господам не нужны были бы рабы». Аристотель словно предугадывает современные разработки в области искусственного интеллекта.

Утопичные политические идеи Аристотеля отличаются гибкостью. Убежденный последователь Аристотеля может быть капиталистом, социалистом, владельцем собственного бизнеса, сотрудником благотворительной организации и сторонником (почти) любой партии. За утверждение, что общественное устройство обретает устойчивость лишь в том случае, если приспосабливается к человеческой природе, Аристотеля временами поднимали на щит консерваторы: в частности, его превозносит Бенджамин Уайкер в своей книге «Десять произведений, которые должен прочитать каждый консерватор» (2010). Если же последователем Аристотеля называет себя капиталист, то он будет принадлежать к той категории, которая не потерпит, чтобы сограждане жили в нищете. Аристотель видел, что дефицит благ создает почву для конфликта, но он понимал и фундаментальные законы, лежащие в основе капитализма, в том числе и современного. Он первым из древнегреческих мыслителей раскрыл понятие монополии, употребляя именно этот термин, и проиллюстрировал свое объяснение примером. Тем самым он защищал философию от обвинений в бесполезности, доказывая, что философ способен быть предприимчивым дельцом, но, как правило, занят более высокими материями. Философ из его примера – живший в VI в. основоположник естественных наук Фалес Милетский – опроверг заявления, будто философия не приносит выгоды. Опираясь на свои научные знания, он еще зимой спрогнозировал обильный урожай маслин, задешево взял в аренду все маслобойни в округе (тем самым став абсолютным монополистом), а затем, когда пришло время жать масло, отдавал их на откуп по завышенной цене. Нажив таким образом состояние, Фалес, как подытоживает Аристотель, «доказал, что философам при желании легко разбогатеть, но не это является предметом их стремлений».