спасать бумажные книги от исчезновения.

Ксения страдала, сознавая, что книги в современном мире почти не читают, что читатель превращается в редкий, исчезающий вид, а книги становятся чем-то вроде дрневнерусских рукописей, которые она изучает в своем музее. Да – бумажные книги уходят из нашей жизни, их больше не нужно сжигать на площадях, как во времена тиранов, они тихо умирают, исчезают, растворяясь в пространстве. И ничего с этим Ксения поделать не могла, кроме одного: каждый месяц на свою скромную музейную зарплату она покупала несколько лучших с ее точки зрения, душеполезных книг и – выпускала их в мир. Ксения верила, что хотя бы одна из них попадет в те самые руки – прямо в сердце своему новому читателю.

– Понимаете, Николай, – призналась Ксения, – я оставляю книги в кофейне, в магазинчике, на вокзале, или на скамейке в скверике – специально, чтобы их кто-то нашел и прочел. Вот недавно я оставила Пушкина на почте, Лермонтова в поликлинике, а для моего любимого Гумилева я хочу придумать что-то особенное! Между прочим, несколько раз я и сама находила книги, оставленные людьми, которые тоже занимаются буккроссингом.

– А зачем вы это делаете? В чем смысл? – озадачился Николай. – Разве нельзя пойти в магазин и купить книгу?

Ксения замотала головой: – Нет, вы, наверное, не понимаете! Купить совсем не то! Книга – это же… судьба. Книга может изменить жизнь человека, вот она попадет к нему в руки и, возможно, его судьба переменится. Скажите, а вы любите литературу? – Несмотря на то, что Николай обращался к ней на «ты», Ксения продолжала держать дистанцию строгого «вы» – ей было неловко вот так сразу перескочить на «ты». – Лично мне кажется, что литература – это самое прекрасное, что есть на свете! Правда?

«Николай» (в конце концов, должен же он был как-то отплатить ей за брусничный пирог), выдавил: – Да, пожалуй.

Ксения напряглась (но ведь ей нужно проверить!) и спросила – Николай, а кто вам больше нравится: Толстой или Достоевский?

– Не знаю, – развел руками «Николай» и осторожно, словно в оправдание добавил: – Да ведь я и не помню ничего.

Ксения обрадовалась: – Ну конечно, Николай, вы просто не помните! Если вы даже не помните, как вас зовут, то уж не помнить писателей, вам вполне простительно!

Она вдруг почувствовала к нему безотчетную нежность. Николай был несчастен – потерянный, страдающий, как мистер Ротчистер из романа Бронте или Гэтсби из романа Фитцжеральда, а главное, он был непрочитанной книгой, полной чистых белых страниц – про него ничего не известно даже ему самому, значит, на эти белые страницы можно вписывать, что угодно. И Ксения поспешила заполнить их всем, чем хотела. Она наделила Николая лучшими человеческими качествами; придуманный ею Николай был квинтэссенцией идеального мужского образа из мировой литературы – ироничным и чувственным, как Рэт Батлер, благородным и умным, как Андрей Болконский, тонким и возвышенным, как князь Мышкин. Ксения придумала себе Николая, как некого литературного героя, и сама поверила в его реальность.

На следующий день, после работы, в стылой электричке, представив, что дома ее кто-то ждет, Ксения вдруг почувствовала такую радость, словно бы в этой электричке врубили сейчас тысячу солнц, отчего стало так тепло, как самым знойным летом.

От вокзала домой она буквально летела и притормозила лишь у стенда с афишей балета «Щелкунчик». «Щелкунчик! Значит, через два дня Новый год», – счастливыми вспышками мелькнуло в голове Ксении.

Ходить на «Щелкунчика» в предновогодние дни было ее давней традицией. В первый раз Ксения пошла на «Щелкунчика» с мамой без малого тридцать лет назад, и с тех пор каждый Новый год у них так и повелось. Кто-то на Новый год ходит в баню, кто-то в гости, а Ксения с мамой неизменно ходили на новогоднего «Щелкунчика» в местный дом культуры (руководство дома культуры тоже не изменяло сложившейся традиции и тридцать лет подряд кормило жителей городка неизменным «Щелкунчиком»). А потом ее мама умерла, и год, когда Ксении пришлось идти на «Щелкунчика» одной, стал для Ксении самым грустным.

Но вот – послезавтра тридцать первое декабря, и снова «Щелкунчик» – здравствуй, мамочка… И вдруг откуда-то, как птица на плечо, к Ксении спустилась мысль: а может, предложить Николаю сходить на спектакль вместе?

* * *

Рубанов делал вид, что слушает Ксению, а на самом деле, половину из того, что она рассказывала, он пропускал мимо ушей. Ему сейчас было не до литературы, музеев, и пирогов.

Он провел в квартире Ксении уже три дня, а в голове, между тем, не просветлилось – его прошлое так и оставалось туманным, и как выбираться из этого кошмарного тумана Рубанов не знал. Главное, что идти ему было некуда. Позавчера вечером, перед возвращением Ксении с работы, он решил сбежать из ее квартиры, куда глаза глядят, да только открыв входную дверь, сразу вернулся обратно. Ну не топать же ему обратно на помойку? В итоге он так и остался при Ксении в статусе какого-то приблудного кота или пса (понимая это, Рубанов невольно злился на свою спасительницу, хотя она, конечно, того не заслуживала). Несмотря на очевидные странности, она, надо признать, была довольно милой.

Итак, монологи о литературе, живописи, древнерусской письменности, пирогах и собаках – увлекательно, что и говорить… Рубанов бросил на «специалиста по древностям» оценивающий взгляд, пытаясь понять, симпатичная она или нет. Так, что у барышни в активе? Длинные русые волосы, ладная фигурка, длинная шея, тонкие пальцы. Конечно, она сама такая … отчасти архаическая, но в целом, симпатичная. Вот глаз не видно за толстыми стеклами очков, и это сильно портит внешность.

– А вы можете снять очки? – Рубанов прервал монолог Ксении неожиданным вопросом.

Ксения сильно смутилась, но поколебавшись, сняла очки.

Рубанов отметил, что у нее красивые глаза, и спросил: – Слушайте, а вы не пробовали носить линзы?

– Нет, – совсем растерялась Ксения.

– А может, стоит попробовать? У вас красивые глаза. Когда вы без очков – совсем другой человек, я хотел сказать – другая женщина.

– Вы так считаете? – зарделась Ксения.

Увидев, что она густо покраснела, Рубанов дико удивился: «ну дела! На дворе двадцать первый век, и люди давно потеряли всякий стыд, а эта – надо же! – краснеет, как свекла».

– А вы не хотите послезавтра сходить со мной в театр? – вдруг выпалила Ксения.

– Куда?! – вздрогнул Рубанов.

– На балет «Щелкунчик». Понимаете, у меня такая традиция – под Новый год ходить на «Щелкунчика».

Рубанов озадачился – ни щелкунчиков, ни новых годов ему сейчас ну никак не хотелось, но он вроде