– А ты почему ушел?

Немного помолчав, он пожал плечами:

– Мир посмотреть.

– Я тоже.

Оба лгали или в лучшем случае говорили полуправду, но впервые ни один из них не стал допытываться. Оба повернулись спиной к воде и молча прошли через палубу, стараясь сберечь свои тайны от холодного ветра.

V

Белый Лондон

Даже звезды обрели цвет.

То, что он всегда считал белым, стало льдисто-голубым, а когда-то черное ночное небо заиграло бархатисто-лиловым – цветом самого темного синяка.

Холланд восседал на троне, глядя в небесную ширь, раскинувшуюся над сводами стен, и выискивал краски этого мира. Они появились недавно или всегда были здесь, припорошенные пеплом угасающей магии? По каменным колоннам, обрамлявшим тронный зал, карабкались зеленые пряди плюща, яркие и сочные, изумрудные листья возносились к серебристому лунному свету, а корни тянулись по полу и исчезали в спокойной черной глади провидческого бассейна.

Сколько раз Холланд мечтал об этом троне! Мечтал, как перережет горло Атоса, пронзит мечом сердце Астрид, вернет себе жизнь. Столько мечтал об этом… и в конце концов с врагами расправилась чужая рука.

Рука Келла.

Та же самая рука, которая пронзила железным прутом сердце самого Холланда и столкнула умирающее тело в пропасть.

Холланд встал на ноги, расправил тяжелые складки плаща, спустился с возвышения к зеркальной черной глади бассейна. Тронный зал был пуст. Он отпустил всех, и слуг, и стражу. Душа жаждала одиночества. Но теперь оно было недостижимо. Из воды, будто из окна, на него глядело отражение: зеленый глаз, казалось, плавал на поверхности, сверкая, как изумруд, а черный тонул в глубинах. Холланд словно стал моложе, но даже в молодости он не выглядел так, как сейчас. Цветущий и здоровый, ни намека на боль или смерть.

Холланд стоял неподвижно, но отражение шевельнулось.

Наклон головы, тень улыбки, зеленый глаз нырнул в черноту.

«Из нас получился хороший король», – прозвучали в голове слова.

– Да, – ровным голосом согласился Холланд.

* * *

Три месяца назад. Черный Лондон

Темнота.

Повсюду.

Длится…

…секунды, часы, дни.

И потом…

медленно…

рассеивается.

Наступают сумерки.

Ничто сменяется чем-то, сгущается, и вот уже появилась земля, и воздух, и мир между ними.

Мир, полный небывалой, невероятной тишины.

Холланд лежал на холодной земле. На груди и на спине, там, где его тело пронзил железный штырь, запеклась кровь. Сумерки вокруг странно затянулись – не пробивался дневной свет, не надвигалась ночная тьма. И давила тишина, тяжелая, будто полки, с которых много лет не вытирали пыль. Заброшенный дом. Тело без дыхания.

И вдруг Холланд вздохнул.

Пыльный мир содрогнулся в ответ, словно он вдохнул в него жизнь, легким толчком запустил ход времени. Хлопья сажи, или пепла, или чего-то еще, висевшие в воздухе, как пылинки в солнечном луче, заструились вниз, припорошили, будто снегом, его волосы, щеки, одежду.

Боль. Боль повсюду.

Но он жив.

Это невероятно, но он жив.

Болит все тело. Не только рана в груди, но и мускулы, и кости, словно он пролежал тут много дней и недель. С каждым вдохом в легкие впиваются мириады острых шипов. Он должен лежать замертво. А вместо этого он собрался с силами и сел.

На миг перед глазами все поплыло, но, к счастью, боль в груди не усилилась. Она тяжело давила, пульсировала в такт сердцу. Он огляделся и увидел, что сидит в саду, обнесенном стеной. Во всяком случае, когда-то это был сад: растения давно увяли, казалось, что сухие стебли и лозы от малейшего прикосновения рассыплются в прах.

Где же он?

Холланд порылся в памяти, но последним, что он видел, было лицо Келла, полное мрачной решимости. Он боролся против водяных оков, которыми опутал его Холланд, потом прищурился, и тотчас же – боль, железный штырь рвет кожу и плоть, крушит ребра и пронзает шрам на груди. Невыносимая боль, потом бессилие, а потом ничто.

Но та битва была в другом Лондоне. А здесь нет ничего похожего – ни запаха цветов, ни пульсирующей во всем магии. И это не его родной Лондон: тот же дух запустения, те же бесцветные краски, но нет жгучего холода, не пахнет пеплом и металлом.

Холланд смутно припомнил, как лежал в Каменном лесу, не слыша ничего, кроме своего медленно гаснущего пульса. А потом – падение в пропасть. Тьма, которую он принял за смерть. Но смерть отвергла его и перенесла сюда.

Это может быть только одно место.

Черный Лондон.

Кровь перестала течь, и пальцы рассеянно, машинально потянулись – нет, не к ране, а к серебряной фибуле, кружку, служившему застежкой на плаще. Знак покорности Данам. Но фибулы не было, как и самого плаща. Рубашка была разорвана, а кожа, на которой когда-то серебрилась печать Атоса, превратилась в кровавое месиво. И только сейчас, когда пальцы застыли над открытой раной, Холланд осознал перемену. До этой минуты ее заслоняли ужас, боль, непривычное окружение. Но сейчас она пробилась сквозь кожу, заструилась по жилам – легкость, которой он не помнил уже много лет.

Свобода.

Заклятие Атоса разбито, осколки развеяны по ветру. Но как? Магия была привязана не к коже, а к душе – Холланд это знал, он много раз пытался срезать печать. Снять ее мог лишь тот, кто наложил.

А это означало, что…

Атос Дан мертв.

Эта мысль пронзила Холланда, как молния. Он вскрикнул и впился пальцами в иссушенную почву. Но она уже не была иссушенной. Во все стороны тянулась унылая белизна зимнего пейзажа, но возле Холланда, там, где впиталась в землю его кровь, распустилась пышная зелень.

Позади него на траве лежал черный камень – витари. Холланд встрепенулся, но быстро понял, что камень пуст.

Он ощупал себя, ища оружие. Обычно оно ему не было нужно, он предпочитал использовать свой магический дар, а не грубый клинок. Но сейчас голова шла кругом, даже сидеть было трудно, и поэтому он сомневался, хватит ли сил призвать на помощь магию. Изогнутый клинок остался в другом Лондоне, но на лодыжке обнаружился кинжал. Холланд оперся острием клинка о сухую землю и с трудом поднялся сначала на колени, потом на ноги.

Поднявшись, он огляделся – но сначала пришлось одолеть приступ головокружения и боли – и понял, что свежая зелень появилась не только там, где его тело оставило отпечаток на земле. Она убегала вперед, прокладывая узкую тропинку. Травяная ниточка на иссушенной земле ныряла под сводчатый проем в дальней стене, окружавшей сад.

Холланд, спотыкаясь, побрел.