Он смотрел в зеркало. А оттуда на него смотрел Келл.

Глаза брата были тревожно распахнуты. За спиной у него отражалась комната Рая, но Келл вел себя так, будто был заперт в тесном ящике. Его грудь вздымалась в панике.

Рай протянул руку, коснулся зеркала, и его пронзил леденящий холод. Он отдернул пальцы.

– Келл, – проговорил он. – Ты меня слышишь?

Губы Келла шевельнулись, и на миг показалось, что отражение повторяет его слова, но нет. Движения были другими.

Келл прижал ладони к зеркалу, повысил голос. Оттуда долетало лишь одно-единственное приглушенное слово.

– Рай…

Комната позади Келла темнела, наполнялась тенями, погружалась в черноту.

– Где ты? – спросил Рай. – Что происходит?

И вдруг по ту сторону зеркала Келл схватился за грудь и закричал.

Страшный, душераздирающий вопль, от которого волосы встали дыбом.

– Келл! – закричал Рай, заколотил кулаками по зеркалу, пытаясь разбить стекло, разрушить заклятие, дотянуться до брата, но поверхность даже не треснула. Рай не понимал, в чем дело. Он не чувствовал боли Келла. Вообще ничего не чувствовал.

Келл за стеклом издал еще один крик, полный боли, согнулся пополам и рухнул на колени.

И тогда Рай увидел кровь. Келл прижимал ладони к груди, и Рай в бессильном ужасе смотрел, как кровь струится между пальцами брата. Много. Очень много. Целая жизнь. Нет, нет, лихорадочно подумал он, только не это.

Он опустил глаза и увидел между своими ребрами нож. Его пальцы сжимали позолоченную рукоять.

Рай ахнул, попытался вытащить клинок, но тот застрял.

А Келл за стеклом кашлял кровью.

– Держись! – крикнул Рай.

Келл стоял на коленях в красной луже. Так много красного. Полная комната. Целое море. Руки бессильно опустились.

– Держись! – умолял его Рай и изо всех сил тянул за рукоять. Нож не поддавался.

Голова Келла упала на грудь.

– Держись!..

Келл рухнул.

Нож освободился.

Рай вырвался из тисков сна.

Сердце колотилось, простыни намокли от пота. Он схватил подушку, зарылся в нее лицом и, задыхаясь, ждал, пока тело поймет, что все это было не наяву. По лбу струился пот. Мышцы дрожали, дыхание с трудом вырывалось из груди. Он поднял глаза, надеясь увидеть, как сквозь балконную дверь струится утренний свет, но его встретила темнота, подсвеченная лишь красноватым сиянием Айла.

Он подавил всхлип.

У кровати стоял стакан воды. Он схватил его дрожащей рукой и осушил залпом. Стал ждать: вот-вот сюда ворвется брат, убежденный, что на принца напали. Так не раз бывало в те, первые ночи.

Между братьями быстро установилось молчаливое взаимопонимание. После плохих снов один бросал на другого утешающий взгляд, но не говорил ни слова о кошмарах, терзающих обоих, и это молчание было важнее всего.

Рай прижал ладонь к груди, ослабляя давление на вдохе, усиливая на выдохе, как учил Тирен много лет назад, после того, как на принца напали Тени. И в кошмарных снах ему являлись не нападавшие, а Келл, склонившийся над ним, его широко раскрытые глаза, бледное лицо, нож в руках и реки крови из перерезанных вен.

«Все хорошо, – твердил себе Рай. – С тобой все хорошо. И кругом тоже все хорошо».

Немного придя в себя, он откинул простыни и встал.

Хотелось чего-нибудь выпить, но он боялся снова провалиться в сон. Рассвет уже близко. Лучше посидеть и подождать.

Рай натянул шелковые штаны и накинул бархатный халат, простой и уютный, распахнул балкон, чтобы ночной мороз развеял последние обрывки сна.

Далеко внизу парили арены, будто черные тени в красноватом мерцании реки. Город пестрел огнями, но взгляд принца устремился к порту. Даже сейчас корабли один за другим сонно тянулись к берегу.

Рай прищурился, высматривая один-единственный.

Из темного дерева с серебром, под черно-синими парусами.

«Ночной шпиль».

Но его не было. Время еще не пришло.

III

Арнезийское море

Лайла стрелой промчалась по палубе «Ночного шпиля», испепеляя взглядом всякого, кто попадался на пути. Плащ остался в каюте Алукарда, и ночной ветер пронизывал до костей. Но Лайла не повернула назад; наоборот, она радовалась, что холодный воздух привел ее в чувство. Она вышла на корму и тяжело облокотилась о поручни.

– Негодяй, – буркнула она, глядя в воду.

Она привыкла быть воровкой, а не жертвой. И сейчас чуть не попалась на простейшую уловку: отдала все внимание руке, действующей на виду, а другая в это время обчищала карманы. Она вцепилась в поручни и глядела в открытое море, злясь на все: на Алукарда, на себя, на этот дурацкий кораблик, такой маленький и тесный.

«От чего ты убегаешь?» – спросил он.

Ни от чего.

От всего.

От нас. От этого.

От магии.

Был недавно один момент, когда она глядела в потрескивавшее пламя, и оно взглянуло на нее, жаркое и яростное, и слушало ее, и она понимала, что стоит приказать – и оно послушается, вырастет, вспыхнет ярким гневным факелом, сожжет каюту, и весь корабль, и всех, кто на нем есть, и ее в том числе.

Она начала понимать, что магия не просто лежит на полочке и ждет, когда ее возьмут. Она всегда рядом, наготове и настороже. И это пугало. Пугало не меньше, чем вкрадчивые манеры Алукарда – он сумел втереться в доверие, играл с ней, как кошка с мышкой, подловил на минутной слабости. Она утратила бдительность, но больше этой ошибки не совершит.

Негодяй.

Холодный воздух потушил пожар на щеках, но внутри все кипело. Она хмуро глядела в море и представляла себе, как руками изо всех сил расталкивает воду. Как ребенок в ванне.

Она не стала вспоминать никаких стихов, не ожидала, что желаемое вдруг примет реальную форму, но вдруг почувствовала, что через нее течет энергия, и вода отступила и вздыбилась, корабль резко накренился на нежданной волне.

Послышались встревоженные крики – матросы пытались понять, что случилось. Лайла злорадно усмехнулась, надеясь, что опрокинула драгоценное вино Алукарда. И тут до нее дошло. Что она сделала?! Ни много ни мало сдвинула океан – или хотя бы небольшую его часть, соразмерную кораблю. Она дотронулась до носа, ожидая, что пойдет кровь, но нет. Ничего с ней не стряслось. Она тихо и торжествующе рассмеялась.

«Кто ты такая?»

Холод пробрал до костей, Лайла вздрогнула. Навалилась ужасная усталость, и она не знала – то ли это последствия магического всплеска, то ли просто сгорает накопившаяся злость.

Как там говорил Бэррон?