Вторая половина 320-х гг. ознаменовывается строительством Константинополя, который Аммиан Марцеллин дважды называет родиной императора Юлиана (Res Gest. XXII.9.2; XXV.3.23). Отсюда следует, что у его отца, Юлия Констанция, появляется здесь дом, т. е. Константин не забывал о брате. В начале 330-х Флавий Далмаций, как мы видели, уже занят на государственной службе, однако о Юлии Констанции таких данных нет. Был ли его отказ следствием свободного выбора? Либаний, отмечая его права на императорский титул, пишет, что он «молился (ouveuxSTO)[436] вместе с принявшим власть [Константином], продолжал жить с ним бесхитростно и в дружбе» (Orat. 18.8). Отсюда можно сделать вывод, что политическая карьера не интересовала Юлия Констанция. Однако в 335 году его имя фиксируется в фастах, и в датировочных формулах на папирусах он назван «консулом Юлием Констанцием, патрикием, братом господина нашего Константина Августа» (P. Oxy., 1265; 1470). Последняя формулировка нам уже известна. Примечательно, что этого брата Константин одарил новым почетным титулом «патрикия»[437], который не был сопряжен ни с какими официальными обязанностями. Зосим, описывая семью Константина в последние годы его жизни, указывает Юлия Констанция – наряду с его племянниками, сыновьями Флавия Далмация, – в числе лиц, носивших «пурпурные одеяния, окаймленные золотом» и почтенных «по причине родства достоинством нобилиссимов» (Hist. Nov. II.39.2). В отличие от Флавия Далмация, Юлий Констанций довольствовался почестями, а не карьерой, и не допустил к ней своих сыновей. Однако об одной из его дочерей ее брат, будущий император Юлиан, сообщает, что она была женой Констанция, третьего сына Константина Великого (Ep. ad Athen. 272d). Этот династический брак описан Евсевием (Vita Const. IV.49), который, однако, не называет ни невесты, ни ее отца – так как последний ко времени написания произведения уже погиб в результате династического кризиса 337 года.

Проследив карьеру братьев, мы увидели, что в конце 320-х годов братья не могли занимать важного положения при дворе – это вызвало бы неудовольствие Елены. Однако уже на этом этапе со стороны Константина следуют знаки внимания – например, наименование своего сына в честь брата. Таким образом, Константин не отказывается от родства, однако держит братьев в тени до обретения единовластия, стараясь контролировать их передвижения. В 330-е годы их положение резко меняется. Само обозначение родственной связи превращается в титул (брат господина нашего). Аналогичный пример мы видели в отношении сестры Константина Констанции, однако в отношении нее подобное титулование призвано затушевать факт ее брака с преданным «проклятию» императором Лицинием. Братья входят в элиту и, что немаловажно, им предоставлена свобода действия, что наглядно проявляется в выборе жизненного пути Флавием Далмацием (государственная служба) и Юлием Констанцием (не связанные с обязанностями почести).

Выводы к главе II. Получив власть 25 июля 306 года после смерти отца, Константин Великий стал не только отцом отечества[438], но и главой большого семейства. Если в отношении к уже мертвым родственникам – отцу Констанцию Хлору и «предку» Клавдию Готскому – Константин руководствовался политическим расчетом, то в отношении к семейному окружению нередко проявляются его личные чувства. Яркий пример – мать Елена, которую Константин не только окружил комфортом и почетом, но и без всякой видимой необходимости возвысил до уровня августы и статуса родоначальницы династии, потеснив в конечном итоге более традиционную в этом смысле фигуру отца. Фигуры родителей знакомят нас с любопытной чертой династической политики Константина Великого – он умел «забывать» и «вспоминать» родных людей, когда для этого приходило нужное время. Мать пребывала в тени все время борьбы Константина за единовластие, так как ее фигура создавала определенные сложности (вопрос о статусе ее брака) для генеалогических построений сына, ненужные ему в период борьбы за единовластие.

Формируемая Константином генеалогия должна была обслуживать идею длинной династии, которая была невозможна без наследников. Для их рождения Константин находит супругу в лице Фаусты, дочери сооснователя тетрархии Максимиана Геркулия. Выше мы уже говорили, что в период 306–308 гг. Константин обосновывал легитимность своего положения тетрархиальной конституцией, потому брак с дочерью сооснователя тетрархии был ему важен. Однако затем связь с тетрархией утрачивает свою значимость, а сам Максимиан Геркулий погибает в 310 году в результате своих же козней. Константин прибегает к практике «забвения» этого члена своей династии, однако вновь реабилитирует его в 317 году, стремясь подкрепить статус своих порфирородных сыновей. Сама жена играет в этих династических играх своего мужа довольно скромную роль – она фактически нужна лишь для рождения порфирородных детей, столь требовавшихся Константину на фоне противостояния с безродным Лицинием. Когда в 326 году Фауста погибла, Константин вычеркнул ее из династических схем, что наглядно демонстрирует вторичность ее роли во всей династической политике – фигура императора, едва ли не официально ставшего отцом-одиночкой, не выглядит странно, а родословие ее сыновей вполне фиксируется и без участия матери.

В стройную систему «предки – родители – Константин – его дети» вносили сложность дети Констанция Хлора от второго брака. На фоне политически ангажированной дискуссии вокруг Елены, они представляли для Константина некоторую опасность. В большей степени это касается братьев, однако Константин отложил решение их судьбы до определенного момента, отправив – в знак уважения к матери – их в ссылку. В отношении к сестрам Константин обнаруживает прагматизм, так как они фактически становятся залогом его непрочных и угадываемо-бесперспек-тивных политических союзов. Больше повезло братьям, которые переждали сложные времена борьбы Константина за единовластие в ссылках, после чего были возвышены им. Немаловажно, что наличие у правящего римского императора нескольких родных братьев – редкий, едва ли не уникальный пример в римской истории. Либаний восторженно изображает доброе отношение Юлия Констанция к своему августейшему брату; на наш взгляд, восторги оратора справедливо было бы отнести в адрес именно Константина, который обнаруживает в отношении братьев не политический расчет, а родственное чувство. Этим последним обстоятельством мы, соглашаясь с Э. Гиббоном[439], можем объяснить возвышение братьев. Любопытно, что Константин признает в них членов императорской династии задолго до обретения единовластия (примером чему могут служить манипуляции с именами), а в 330-х гг., когда уже не было риска задеть этим Елену, он институционализирует родственные отношения, превращая само именование братских отношений в титул – «брат господина нашего Константина Августа». Мы видели, что аналогичный титул («сестра…») применялся и к Констанции, однако в ее случае он скорее затушевывал ее брак с Лицинием; в отношении Анастасии и Евтропии он не зафиксирован.