Из плена бесконечных заблуждений-фантазий попытался со всею решительностью освободиться и Фридрих Ницше. В религиозном сознании он увидел «инстинкт слабоволия», который включает в себя неспособность к созданию чего-то нового, усталость ума, фатализм, разочарование, озлобление, отчаявшуюся беспомощность. Именно тот случай, когда человеческая воля теряет силы повелевать собою и ее неудержимо влечет подчинить себя – Богу, монарху, званию, титулу, догме, партии. Именно расстройством воли вызвано распространение христианства и других конфессий, заряжающихся фанатизмом безоговорочного подчинения человека сверхъестественным силам и единственно правильной точке зрения относительно предназначения земного бытия.

На вопрос «Что есть Истина?», поставленный Понтием Пилатом перед Иисусом из Назарета, Ницше дал такой ответ. В конечном счете, истина есть еще одно неопровержимое заблуждение, или то, во что человек верит в данный момент. Оценки же даже самых законченных реалистов опираются на пристрастия минувших веков, сотканные из мечтаний, предрассудков, безрассудств и невежества. И не будь в жизни людей здравомыслящих, чуждых всяким выдумкам, фантазиям и завихрениям мысли, человечество уже давно бы погибло. Извечно грозит людям величайшая, не оставляющая их и поныне в покое опасность всеобщего умопомрачения, когда наступает разгул произвола и очень многие упиваются своим безрассудством, отсутствием в себе воли рассуждать здраво, а нехватку собственных мыслей восполняют молитвами.

Одновременно философ-бунтарь охотно признал наличие в современном человеке того, чем он отличается от своего древнего предка: чувства истории, способности воспринять историю стран и народов как свою собственную. Чувство это возникло не сегодня, о чем можно судить хотя бы по тому, как делались в прошлом переводы и писались или переписывались книги. К примеру, древние римляне совершенно беззастенчиво брали греческие произведения и переиначивали их ближе к своим реалиям, иной раз просто вычеркивая имя автора и ставя вместо него свое. Плагиатом и воровством тогда это не считалось.

Окончательный же вывод, к которому пришел Фридрих Ницше, звучит безжалостно: у большинства людей очень плохо обстоят дела с интеллектуальной совестью, даже у самых, казалось бы, одаренных, искренне стремящихся познать истину, не говоря уже про набожных и внешне благочестивых…

Чуть раньше Ницше и опять-таки во Франции дал собственное толкование «чувства истории» Жюль Мишле. В своем опальном «Введении во всемирную историю» он заметил, что с первого же дня своего мир сотрясает война, которая должна завершиться, но не прежде, чем исчезнет сам мир. Война человека с природой, духа с материей, свободы с фатальностью. История показалась французу не чем иным, как повествованием об этой бесконечной войне. Более того, посчитал он, в последние годы фатальность, похоже, завоевала науку и общество, тихо утверждала себя в философии и истории, а свобода отстаивала свое место в обществе, и уже пора отстаивать ей себя в науке.

Мысль Жюля Мишле о свободе и фатальности встала тогдашним властям Франции как кость поперек горла: после неоднократных увольнений из университета его полностью и безвозвратно изолировали от общества. В наследство потомкам он оставил и свою идею об истории как о постоянной работе человека над самим собой, в ходе которой взаимовлияние рас и цивилизаций служит фактором, благоприятствующим свободе, ибо различные фатальности внутри каждой нации при их смешении нейтрализуют друг друга и в результате появляется больше свободы.

* * *

Духовная цензура появляется на Руси после крещения ее в христианство, но официально учреждена была только при Екатерине Великой. В годы царствования этой императрицы создана и правительственная цензура как новый государственный институт, подотчетный Сенату. Цензорам поставили задачу блюсти интересы Российской империи и наделили их полицейскими функциями по надзору за исполнением именных указов коронованных особ. Вроде указа от 1783 года о вольных типографиях, согласно которому нужно предварительно отдавать печатаемые произведения на просмотр в управу благочиния, дабы в них не было «ничего Закону Божию, правилам государственным и благонравию противного».

Во главе цензорских инстанций, светских и церковных, стояли назначенные Сенатом или Синодом гражданские и духовные лица. Революция во Франции породила указ о запрете на ввоз оттуда в Россию печатной продукции. При Павле I воспрещалось ввозить из-за границы любое печатное произведение. Со страхом цензоры не пропускали в публикациях у себя дома даже такие выражения, как «силы природы».

Один из обвиняемых по делу о декабрьском восстании 1825 года, друг Пушкина Вильгельм Кюхельбекер, объясняя причины возникновения тайных обществ, назвал «крайнее стеснение, претерпеваемое российской словесностью от самодурства цензоров». Многие гвардейские и армейские офицеры восставших полков читали запрещенные книги Радищева, Новикова, Крылова, Вольтера, Руссо, Адама Смита, Монтескье.

В 1826 году Император и Самодержец Всероссийский Божьей Милостью Николай II утвердил новый цензурный устав. Одно из его положений запрещало даже ставить в тексте отточие, кабы кто не усмотрел в оном «намека». Цензурное ведомство было уполномочено либо полностью запрещать издание произведения или публикацию статьи, либо «вымарывать» из них все, что считало нежелательным к появлению на свет.

Особое внимание светские и духовные цензоры уделяли литературе, предназначенной «для народа, нуждающегося в попечении и воспитании». Надзор за такого рода публикациями осуществляли жандармы Третьего отделения императорской канцелярии в целях «оградить от влияния злонамеренной пропаганды, укрепить верноподданнические и религиозные чувства». С изданием зарубежной литературы предпочитали работать и посредством «надлежащего перевода». Крепостное право и наказания шпицрутенами в армии негативной реакции у цензоров не вызывали, но появление любого иностранного романа, в котором описывались страдания угнетенных людей, приводило к взрыву возмущения и, конечно, не по поводу самих страданий. Неугодные книги сжигали, а начиная с середины XIX века, их уже уничтожали «посредством разрывания на мелкие части».

Московский цензурный комитет поначалу с настороженностью отнесся к гоголевским «Мертвым душам»: в поэме усмотрели покушение на христианскую догму о бессмертии души. Прочитавший рукопись цензор, профессор Московского университета Снегирев, доложил все же начальству об отсутствии в ней чего-то недозволенного. Второй цензор, писатель Никитенко, тоже ничего крамольного там не обнаружил, хотя и предложил изменить эпизод с отставным капитаном Копейкиным. Комитет духовной цензуры питал к Гоголю тоже смешанные чувства. Так, иерархи категорически запретили писателю включать ряд писем в «Выбранные места из переписки с друзьями»: два из них были обращены к его душеприказчику, графу Александру Пушкину, в которых автор просил после своей кончины показать рукопись митрополиту Филарету, дабы посоветоваться с ним, чего не надо печатать. Интересно, что сам Гоголь обожал непечатные анекдоты и однажды даже написал рассказ «Прачка», где проглядывала его внутренняя борьба с эротическими мотивами.

Студента Московского университета Александра Полежаева ждала более жестокая участь. За написание им сатирической поэмы «Сашка», в которой высмеивался полицейско-крепостнический режим империи, Николай I распорядился самолично отдать его без суда и следствия на двадцать пять лет в солдаты. В армии Полежаев заболел и умер, не отслужив даже половины срока.