— Да, — задумчиво проронила Анна. — Можешь.

— Ты своё дело сделал.

Что-то в голосе Энрико заставило Айсмана поёжиться. Глупость, конечно же, — даже скуластый не может быть настолько глупым, чтобы предполагать, будто те золотые он потащил с собой. А никакой другой причины для попытки сподличать напоследок быть не может.

Или всё-таки может?

Между ними сейчас было чуть меньше двух метров. Вроде бы и немного, но если взять в расчёт ушедшие в грязь чуть ли не на треть голенища сапоги… чего бы там Энрико про свою быстроту ни думал, он должен соображать, что мгновенно ему до следопыта не добраться. Конечно, остаются эти его любимые метательные снежинки-шестерёнки, ну и, само собой, автомат, но в эту забаву ведь можно играть и вдвоём — вдвоём, потому что Анна пока вне игры, чётко…

— Ты своё дело сделал, — повторил скуластый. — Можешь уходить.

Швейцарец

Как он и рассчитывал, с мотоциклом всё было в порядке — по дороге «туда» храмовники слишком торопились, чтобы всерьёз подступиться к проблеме неведомо как научившегося карабкаться по деревьям транспортного средства. Ну а уцелевшим было тем более не до разгадывания секретов механизма лебёдки. Автоматная очередь по насмешливо чернеющему в кроне мотоциклу — вот максимум, который они могли бы себе позволить, но и без этого обошлось. Повезло.

«Впрочем, — подумал Швейцарец, — даже преврати они железного коня в решето — сейчас это уже было не суть важно. Неприятно — но не более того. Похромали бы ещё пару дней… а дальше уже б и пошли, ведь ступни у девчонки почти зажили, да и на моё собственное копыто тоже почти можно ступать… можно, если осторожно. Удивительная вещь эти синие лианы, и Агеев, по-видимому, ничуть не кривит душой, говоря, что довоенные биологи, ознакомившись с их действием, ими же с горя бы и удавились. Втрое-вчетверо ускоренная регенерация — это в чём-то даже значимей, чем антибиотики, это едва ли не былинная живая вода. Или мёртвая — кажется, именно мёртвой водой спрыскивали порубленных на куски богатырей, дабы получить пригодный к дальнейшему оживлению труп. За одни только эти лианы раньше бы светила вернейшая, железобетонная „нобелевка“… и Агеев, похоже, если о чём и жалеет, так это о невозможности покрасоваться на той самой сцене. В остальном же этот новоявленный доктор Менгеле вполне доволен, а местами даже и счастлив — ведь у него есть уникальная возможность двигать любимую науку, без оглядки на всякие там морали, к его услугам множество подопытных мышек… двуногих… разумных. И, что самое паршивое, он со своей людоедской арифметикой: десять исцелённых, вытащенных буквально с того света, за каждую жизнь, хладнокровно принесённую на „алтарь науки“… он прав. Потому что те, добрые и высокоморальные… тщетно пытавшиеся крохотными горстями уцелевших довоенных лекарств даже не остановить — хоть на самую малость замедлить победный марш вырвавшихся из шкатулки Пандоры чумных легионов… они проиграли и ушли, а Пётр Агеев спасает здесь и сейчас. Исцеляет… и убивает.

Меня ведь не стошнило тогда, в первый раз, когда он начал рассказывать… с подробностями, он слишком долго держал это в себе и вот, найдя, как ему показалось, достойного слушателя… как он меня назвал? Человеком, способным на столь же рациональный ход мыслей…

Он тогда был очень откровенен… а я — я был рационален и вовсе не собирался расставаться с завтраком. Напротив, слушал с живейшим, отнюдь не наигранным интересом, и уже через пару часов мы стали друзьями-не-разлей-вода. И этот хренов Айболит не просто пустил меня в свои закрома, но и едва не обиделся, когда я заговорил о плате.

Знал бы он, чего мне стоило удержаться и не пристрелить его на месте!

Но я был рационален, а он был мне нужен…»

«Он и сейчас мне нужен, — тоскливо подумал Швейцарец, — и я могу лишь утешать себя мыслью, что когда-нибудь… когда-нибудь настанет день…

Главное — не думать о том, что мы с ним действительно похожи».

— Зачем ты меня спас?

После дождя в лесу было сыро, а подступающая ночь оставляла не так уж много времени на пионерские игры со щепочками и травинками — и Швейцарец даже не пытался в них сыграть, решив дело проще и радикальней, с помощью трети литра бензина. Расточительство, но весело полыхнувший огонь того стоил — яркое рыжее пламя, такое же, как и сотни тысяч лет назад, на заре человечества, верно служащее преградой между человеком и опасностями ночной чащобы. Кое-кого из её обитателей, правда, огонь мог скорее привлечь, чем отпугнуть, но таких в здешних краях, по мнению Швейцарца, имелось немного — и почти все они были вполне по «зубам» трофейному обрезу двустволки.

— Можно я сначала котелок над огнём повешу?

Котелок тоже был трофейным. Вообще, они неплохо накрысятничали, как ехидно сказал после сам Швейцарец, поначалу собиравшийся всего лишь подыскать Тайне чего-нибудь более подходящее под определение «одежда». Другой вопрос, что и оставшегося на «поле боя» добра хватило б на дюжину мародёров — одной стрелковки с боеприпасами телегой вывозить…

— Прости…

— За что? — удивлённо переспросил Швейцарец.

— Ну… мне не надо было задавать этот вопрос.

— Вообще-то, — серьёзно заявил Швейцарец, — я ждал его много раньше.

— Я и хотела спросить раньше, — тихо сказала девушка. — Но… почему-то боялась.

— Правильно.

— Правильно?

Швейцарец вздохнул:

— Правильно боялась.

Кажется, она слегка побледнела… впрочем, это мог быть всего лишь эффект игры огня и тени.

— Зачем ты меня спас?

— Мне нужен ответ. — Проступившее после этой фразы на личике Тайны явственное недоумение едва не заставило Швейцарца улыбнуться… если бы он не был занят подбором правильных слов. — Нет, не так, вернее, совсем так. Мне нужен кто-то, способный ответить на мои вопросы.

— Какие вопросы?

— Зачем храмовники захотели нанять меня?

— Но… я не знаю.

— Ты знаешь, — мягко возразил Швейцарец. — Скорее всего, знаешь. Просто не можешь правильно воспользоваться этим знанием.

— Я была всего лишь наложницей. Куклой для удовольствия.

— Мне известно, кем ты была.

— Тогда… если тебе нужны только сведения, почему же не взял кого-то другого? Из слуг… приближённых к иерархам. Они ведь наверняка знают то, что нужно тебе, и знают много больше, чем я.

— Именно поэтому.

Он снова вздохнул, потёр виски.

— Так же, как и ты сейчас, — медленно произнёс он, — подумают и в Иерархии. Уволоки я за собой, к примеру, личного секретаря Дяо, и сам Дяо сразу же просчитает, к каким тайнам тот был допущен. А простая наложница… что серьёзного может она знать? Почти ничего… следовательно, дело не в информации, а в чём-то другом. Да, это похищение — тягчайшее оскорбление Храма, но угрозы планам Храма оно не таит… и потому в погоню за нами послали четыре десятка воинов, а не целую сотню.