Их оставалось двадцать три, когда они с разбегу вломились в ельник — разгорячённые погоней, видящие перед собой лишь мелькнувшие среди зелени спины беглецов.

— А-а-а, б…!

Вопль донёсся из-под земли. Точнее — из чёрного, остро пахнущего сыростью отверстия в земле.

— Никитой, — неуверенно позвал приятеля бежавший следом храмовник, — ты там как?

— В порядке я, — глухо отозвалась нора. — Ногу вот только… б…, Вась, кинь верёвку или чо…

— Де я тебе возьму… — начал Вася и осёкся, глядя на подошедшего десятника. Михалыч — бывалый, тёртый мужик, не боявшийся, как шутили, ни черта, ни гнева Основателя, — бледный, словно полотно, медленно пятился назад, не сводя глаз с чёрного провала.

— Вась, ты чё, заснул? — задрав голову, крикнул провалившийся храмовник.

Затем он услышал шуршание. Очень тихое шуршание, похожее на звук лениво накатившей на песчаный берег волны. Тогда лишь он понял — и с отчаянным криком рванулся вверх, к свету и жизни. В следующий миг шуршащая волна накрыла его, и крик разом прервался, захлебнувшись жутким булькающим звуком.

— Э-то… э-то… — посеревший от ужаса Вася мотал головой, будто надеясь таким образом вытряхнуть из памяти несколько последних минут.

— Землеройки, — выдохнул десятник. — Проклятый сукин сын завёл нас к землеройкам.

— Я-я д-думал, это хе-е-е…

— Херня? — Михалыч ткнул рукой в сторону ямы. Никаких звуков из неё уже не доносилось… кроме тихого похрустывания, осознал Вася и, упав на колени, начал удобрять ель остатками своего завтрака.

— И чо теперь? — неуверенно произнёс кто-то на правом фланге цепи. — Назад?

— Куй тебе в зад! — огрызнулась соседняя ель. — Назад ломанёмся, снайперюга этот точно всех положит.

— Не, ну а чо? Зимы тут ждать?

— Чо-чо, — зло рявкнул Михалыч, — вперёд идти! Землеройники не на версту тянутся! Ежли с оглядкой… пройти можно. Не минное поле… чай.

Сашка

Слона Эмма завалила чисто — с двух сотен метров, первым же выстрелом. Хотя, конечно, достижение Анны заслуживало более продолжительных аплодисментов — незаметно подобраться к стае ушастых на такую дистанцию сумеет далеко не всякий следопыт. То ли она и впрямь была так хороша, то ли конкретно эти серые морды расслабились, но лишь когда крупный слоняра, отчаянно трубя, начал заваливаться на бок, его сородичи опомнились и, задрав хвосты и хоботы, гулко топоча, унеслись в болотную даль. Как я и ожидал — слон, что бы там ни говорил Энрико, животное хоть и злобное, но при этом, как нередко бывает, ещё и крайне трусливое, так что страховали мы Эмму напрасно.

В честь «подвига» Анна потребовала, чтобы её освободили от проворачивания вертела. Хотя жарить слона целиком всё равно никто не собирался — ушастый, как я уже говорил, попался крупный, так что надеяться умять втроём всю тушу было бы чистейшей воды фантастикой.

— Не знал, что ты из этих…

— Из каких ещё «этих»? — настороженно переспросила Анна.

— Про которых поэт один написал, — пояснил Сергей. — Классик. Ещё до войны. Мол, слона на скаку остановят и хобот ему оторвут.

— Насчёт хобота не скажу, — задумчиво произнесла девушка, — а остановить… я раз коня на полном галопе остановила, а тут всего-то метр двадцать в холке.

— Больше, — возразил Энрико. — Когда он вскинулся, у него глаза вровень с моими получились.

— Так то когда вскинулся… а в холке — метр двадцать. Или метр тридцать, но никак не больше.

Макс тихонько залязгал.

— Ты чего? — спросил я.

— Стих, о котором упомянул твой хозяин, — пробормотал «АКМ», — был написан в те времена, когда слоны были большие.

— …а крысы — маленькие. А ещё до войны трава была зеленее, небо — голубее, а деревья — деревяннее. Макс! Я вообще-то тоже кое-что помню!

— В том-то и дело, что «кое-что».

— А я, — глухо щёлкнула «M16», — помню только войну.

И все замолчали — даже не подозревающие о нашей беседе хозяева. Словно маленькую ложбинку на крохотном островке накрыло огромной мрачной тенью — тех дней. Судных Дней планеты.

Тогда я ещё был, по сути, ничем — нерассуждающим, бездумным куском металла сложной формы. Но даже и в таком виде я чувствовал, как растёт напряжение вокруг меня, как натягиваются, словно струны, нервы держащих меня людей.

Война случилась не внезапно. Сначала прошла серия «инцидентов» — сбитый пассажирский лайнер, пропавшие в тех же стылых волнах курильские «Миги». Стычки на границе двух Корей… разбомблённый «по ошибке» советский тральщик на Средиземке… исчезнувший неподалёку от русской эскадры «Гэлэкси»… прошедшие с невиданным размахом осенние учения, которые обе стороны сочли за признак скрытой мобилизации врага. «Период международной напряжённости» тянулся больше полугода — и, наконец, у одной из сторон перетянутые струны начали рваться, слишком уж тяжел был груз, вдобавок давил ещё и прошлый опыт. Раз уж не миновать, так пусть хотя не так, как в 41-м… лучше уж самим.

Тогда… начиная, они верили — точнее, им хотелось верить! — что шанс на победу, хоть и призрачный, всё же есть, что в самом худшем варианте всё ограничится сожжённой Европой, да и то, если повезёт, не всей. Ведь им — главным — есть что терять, а если в ход пойдёт «последний довод королей»… но разбуженную первыми выстрелами лавину было уже не остановить. Даже и притормозить толком не удалось — и на мировом игральном столе армии и флоты сгорали едва ли не быстрее брошенных в костёр бумажных десяток и валетов… и кто-то, решив, что игра уж слишком пошла в одни ворота, первым схватился за козырь, а его соперник поднял ставку до мегатонных высот. И карты вдруг обернулись упрямо ползущими по спёкшейся земле сводными отрядами из живых мертвецов, сражающихся с такими же полутрупами за руины, когда-то назначенные целями в давно погибших штабах. И карты обернулись разодранными чудовищным ударом корпусами кораблей, в которые хлестала вскипячённая термоядром вода…

И превратились в падающие с чёрных от дыма небес ослепительно-белые звёзды.

— Иногда, — задумчиво произнесла Эмма. — Я думаю… мы ведь любим стрелять, так?

— Разумеется. Как же можно не любить то, для чего создан?

— Да, верно. И я думаю — те, что стояли в шахтах. Много больше и сложнее нас… если они тоже осознали себя… свою мощь… и захотели вырваться из-под бетона и стали, взмыть небо на огненном столбе, почувствовать холод космоса и жар атмосферы… Может, они просто тоже захотели совершить то, ради чего были созданы?

Отвечать ей никто не стал.

Швейцарец

— Будешь ждать меня здесь, — строго наказал Швейцарец. — Голову старайся не поднимать. И вообще, поменьше высовывайся. Следи за вещами.

— А что, — удивлённо вскинулась девушка, — твои мешки могут сбежать?