— В реальности, — задумчиво произнёс я, — это люди, умеющие выживать на болоте. В это трудно поверить, но человек и прежде демонстрировал подлинные чудеса адаптации. Болотники — просто очередное из этих чудес, но какую цену им пришлось заплатить… точно знают лишь они сами.

— Кажется, — скрипнул Макс, — я понимаю, в чём дело. Живущие на твёрдой земле не считают их людьми, так?

— Примерно, — кивнул я. — Их не называют мутантами… по крайней мере, публично, но и к полноценным представителям человеческой расы, по-моему, также не причисляют. Хомо болотикус… или как это будет правильно по-латыни, Эмма?

— Представления не имею, — отозвалась «M16». — Я же штурмовая винтовка, а не хирургический скальпель.

Скатертью, скатертью

Газ бинарный стелется

И упирается мне в противогаз.

Каждому, каждому в лучшее верится,

Может быть, кто-нибудь

Выживет из нас.

Сергей

«Когда-нибудь, — рывком вытаскивая сапог вместе с очередной полутонной налипшей на нем грязи, думал Сергей, — когда-нибудь тётка Фортуна всё-таки улыбнется мне по-настоящему, на все её тридцать шесть разноцветных зубов плюс сектор зеро! Когда-нибудь я непременно разбогатею, уеду на север, куплю там каменный дом, женюсь… заведу служанку… двух… таких, чтобы…»

В поисках источника вдохновения Шемяка оглянулся, но вид яростно продирающейся сквозь «плешивый папоротник» Анны сейчас вряд ли мог послужить в качестве музы. Тщательно перемазанная зеленовато-бурым от пяток до макушки, с волосами, спутавшимися в подобие коряги, хрипящая, словно… ну, до стадии лошади ей топать ещё километра три, подумал Айсман, а вот за помирающего астматика сойдёт уже сейчас. М-да, эту ходячую кочку и за женщину-то счесть непросто, а уж вообразить её объектом чьих-нибудь воздыханий… тут и последний оголодавший мутант пять раз подумает. Даже в смысле гастрономии.

Ничего. Если солнце нам не врёт, минуток эдак через двести мы уткнёмся в Крокодилий Гребень, и там, так уж и быть, состоится привал. До тех пор девочка пусть попыхтит. Не маленькая, чай, сама вызвалась. А что язык ниже сисек болтается — звиняйте, барышня, здесь вам не тут… здесь Болото. Болото… провались оно в преисподнюю вместе со всеми нами!

Когда-нибудь… слега внезапно ухнула вниз на три четверти длины, и опиравшийся на неё Шемяка едва успел выставить руку. Нет уж, так мы сегодня не договаривались! В другой раз падайте меня сколько угодно, в другой раз — пожалуйста. Но сегодня мне надо быть чистым… чистеньким, свежим, довольным, чтобы один мой вид заставлял плетущуюся следом парочку стискивать зубы и рваться вперёд!

О — снова упала!

Вставать она не торопилась. Вот ведь… неделю, да что там неделю — день назад никогда бы не подумала, что, свалившись в жирную, вонючую, липкую… омерзительную жижу, она не попытается вскочить. А будет лежать, даже не стараясь особо приподнять голову. Воздух кое-как в лёгкие попадает, а что пузыри — так это и неплохо, добавочное развлечение. Буль-буль? Буль-буль, можно даже сказать, буль-буль-буль-буль. К тому же чёртова грязь, когда в неё падаешь, оказывается куда текучее, чем можно было бы предположить по виду — и затекает во всевозмож… просто во всё. И это, как ни странно, может быть приятно. Даже очень приятно, потому что блядский панцирь раскалился градусов до пятисот, не меньше — при каждом падении слышно, как шипит пар, а затекающая грязь, хоть и тоже нагрета солнечными лучами, но всё ж способна вызвать недолгую иллюзию прохлады.

Но главное — пока лежишь, не надо идти! Перетаскивать на очередные миллиметры две железобетонные чушки, в которые уже давно обратились ноги от бедра и ниже. Выше тело пока ещё ощущается, точнее, оно болит практически везде.

«Свинья, брезгливо воротя носы, скажете вы? О да, я — свинья, я такая свинья, что… но, к сожалению, я всё же не настоящая свинья. Настоящим хавроньям можно валяться в одной и той же луже часами, хоть целый день. А мне…»

— Хорошо лежишь, — донёсся откуда-то из слепящей высоты знакомый насмешливый — ненавистный! — голос. — Яйца откладывать собралась или просто грязевую ванну принимаешь?

— Угадал, — хрипло отозвалась девушка. — Яйца. Вот сейчас встану… дотянусь… отгрызу на хрен и утоплю поглубже!

— И только-то? — разочарованно протянул Шемяка. — Я уж думал, яичницу приготовишь… с колбасой. На твоей броняшке сейчас жарить чего-нибудь — самое то!

— Ты… да твой огрызок жарить нечего — на жир изойдёт.

— И откуда же такая уверенность? Говоришь, будто видела…

— Я. И так. Знаю.

— Специалистка-а…

— Не приставай к ней.

— О! — радостно воскликнул Айсман. — Защитничек нашёлся. Может, как раз ты нам колбаски-то и подкинешь? Что скажешь, Анют? Уж про него-то ты должна знать всё в точности…

Бросок скуластого был хорош, даже очень хорош. Но Шемяка ожидал именно этой реакции на свои слова и потому двигаться начал едва ли не раньше Энрико. Кулак впустую рассёк воздух, а затем инерция удара и ловко подставленная слега не оставили напарнику Анны иного выбора, кроме как с разгону протаранить макушкой соседнюю кочку.

Миг спустя он уже перекатился на спину, готовый вскочить — и замер, когда возникший в десятке сантиметров от кончика его носа автоматный ствол, едва заметно качнувшись вправо-влево, беззвучно скомандовал: «Нет!»

— Только шевельнись, — почти ласково произнёс Айсман. — Только мизинцем дёрни… и… не знаю, имеются у тебя в черепушке мозги или там дерьмо какое бултыхается на манер здешней грязюки, но вышибу я из тебя всё, до последней капли. Уж поверь мне!

— Чего. Ты. Добиваешься?

— Неправильная формулировка.

Внезапно Шемяка, щёлкнув предохранителем, закинул автомат на плечо и, наклонившись, протянул скуластому руку. Помешкав пару секунд, тот ухватил её — и рывком выдернулся из тины.

— Не добиваюсь, — тихо, почти шёпотом сказал Сергей. — Правильнее будет — вбиваю. Я вбиваю в две тупые башки одну-единственную, элементарную, можно сказать, простую истину. А именно: на болоте командую только я. Это пункт раз. Пункт два — мои команды выполняются без рассуждений, без дурацких вопросов типа: «Что?», «Где?», «Когда?», «Зачем?» и «Почему?»! Особенно — без почему! И того, кто эти пункты не будет выполнять, я убью. Иначе этот кто-то всё равно угробит своей чёртовой дуростью себя, но прихватит на тот свет и меня.

— Вот как ты заговорил, — Анна уже встала и сейчас нарочито медленными движениями стирала — или, вернее, сдирала — с лица грязевую корку. — А в городе, когда в карман моё золото засыпал, совсем другие песни чирикал.

«Моё золото, — мысленно пометил Айсман, — не „наше“, а „моё“. Интересно…»

— То было в городе, — равнодушным тоном отозвался он. — И до тех пор, пока я не ткну пальцем в сторону берега и не произнесу три волшебных слова: «Это — Большой Остров», у вас есть лишь один способ выжить — это соблюдать два пункта моих правил!