– Мне страшно тут. Кровью всё пахнет. Земля, дома ваши и цветы. Не знаю, как мне общаться с вами. Тянет обратно меня река, да не вернуться туда, а здесь я чужая. Когда понимаешь это – глубоко твоё понимание и темнота деревень и городов и остального мира.

– Ну, Роза, немного философского взгляда на мир, совсем чуточку, и станешь абсолютно наша! – Светка сделала последнюю затяжку и затушила бычок, – мы ведь тоже умираем, и больно нам, и невозможно, и задыхаемся, и хотим обратно в воду. И мы из воды вышли. Но в воде, матушка, тоже есть свои хищники. Это ты была королева, не рыба, а артефакт, а твои братья-караси тоже не избалованны.

– Люди страшнее рыб.

– Согласна. Но вынес тебя Бог на берег – учись жить на берегу, не королевой может.

– Ты хорошая. Если бы я ещё умела желания исполнять, исполнила бы твои.

– Не хорошая я. Людей хороших нет. Все плохие в разной степени. Пошли.

– Куда?

– В одно место, не дрейфь, там тебе рады будут.

Перемены стремительно захлестнули Надежду Васильевну. Она стояла во дворе, когда её окликнул приехавший Антон. Сердце её прыгнуло, счастливо заколотилось: «Сыночек!». А за первым импульсом пришёл и второй – простота. Женщина Антона оказалась не страшной. Вблизи оказались не страшными и дети. С каждым следующим часом совместной жизни она всё больше привязывалась к ним, и через сутки Васильевна уже называла их «мои», «наши», и она уже бежала с огорода, чтобы взглянуть на них, а утром, встав и умывшись, заглядывала к ним в спальню и смотрела, смотрела…. И откуда что бралось?

Город Александров располагался на пяти невысоких холмах, как цветок с четырьмя лепестками. В середине обосновался старый город с древними одноэтажными особняками, парками, административными высотками, гостиницами, университетом, несколькими институтами и театрами, органным залом, церквями, магазинами, школами, центральным рынком, железнодорожным и автовокзалом, музеями… Спальные районы вытянулись вверх, а за лесом многоэтажек располагались кладбища, тюрьма, два сумасшедших дома, конноспортивная школа и много, много ещё чего. Судя по всему, на четыре из пяти холмов, направились приятели Андрея, ему же самому идти было некуда и не к кому, во всяком случае, среди живых никто не ждал его ни на мокрых улицах, ни возле фонтанов, ни в кафе, ни в домах. Кто был ему дорог, и кто любил его, ушли из жизни, а ему хотелось просто поговорить и может быть, поплакать. Недалеко от дома, где они жили с Анной, находилось кладбище, и там была могила тёти. У них с мужем долго не было детей и Андрей жил на два дома, она растила племянника, как сына. Тётя пела. Это Андрей помнил очень хорошо. Пела колоратурным сопрано арии из опер, теряла зонтики, кошельки и перчатки и безвозмездно дарила ему своё время. Они вместе путешествовали, рыбачили, ходили на лыжах…

На кладбище было мало посетителей. Дождь сеялся, как через мелкое сито. Дорожки разбухли, и казалось, что разбухли и деревья. Он без труда нашёл место, некоторое время побыл в молчании и начал говорить: «Прости, что пришёл с пустыми руками…. Спасибо тебе, что ты была в моей жизни, за это счастье, я благодарен…» – и по мере того, как он говорил, сердце согревалось, и по его невидимому лицу текли невидимые слёзы. Наверное, так же выглядят умершие. Их не видно для наших глаз, но они говорят с нами и плачут, глядя на нас: «…если сможешь и захочешь, помоги мне выжить», – закончил свою речь Андрей. Кладбище было густо населено птицами, которые видели его, несмотря на шапку, разлетались и смотрели с любопытством, обсуждая его со своими соседями и пернатыми братьями, но Андрей больше не понимал их языка. Весь день он ходил по улицам города, мок, обсыхал в магазинах и кафе, сидел на остановках трамвая, если там отсутствовали люди, крал фрукты в лавках – накрывал ладонями с двух сторон и уносил. Крал еду, которую можно было спрятать в ладонях, где придётся – в кафе, магазинах… Посетил выставку импрессионистов и планетарий, стоял на перекрёстках, пока мимо него не прошёл Савва Добрый. Прошёл и не увидел его.

Савва… Десять лет назад, ночью он направлялся к помойке с отравой в бутылке, чтобы свести счёты с жизнью. Как-то он себе поднадоел, и не придумал ничего лучшего. «Отбросы – к отбросам», – решил Савва, но на помойке нашёл трёх выброшенных котят. У них уже открылись глаза, они орали на всю помойку и мешали Савве осуществить задуманное. Вначале Савва хотел поделиться с котятами ядом, но потом в нём проснулся отец и благодетель, он сгрёб котят в охапку, выбросил яд и вернулся домой. С тех пор Добрый стал кошатником. Кошки заменили ему семью, и периодически Савве казалось, что у него у самого растут длинные тонкие усы, и он покрывается полосатой шерстью, урчит и выпускает когти. Так или иначе, но дома с кошками он был счастлив. Женщины, периодически появляющиеся у Саввы, видели, как он нежничает с кошками, и начинали ревновать, так как с ними Добрый не нежничал. Вообще, к людям Савва был холоден, возможно, от того, что рос без родителей – мать оставила его в роддоме по неведомым причинам. Он был детдомовский, но вылез, выбрался из среды несчастья и нищеты. Он доказал, и ежедневно доказывал себе и всем свою полноценность, но привыкший сдерживаться, глотать обиды, накопивший короб ненависти и не знавший любви, он не испытывал чувств ни к кому, даже к своим друзьям. Только к кошкам. Их было пятнадцать. Благодаря кошкам он с охотой возвращался домой и с неохотой покидал дом. Кошки всегда ждали, хотя кормила и убирала за ними сухая и аккуратная старушка, прежде она мыла подъезды, пока Савва не предложил ей работу. С тех пор баба Марта стала его семьёй наравне с кошками, но он умудрялся сторониться и её. Постоянной подруге он предпочитал проституток, ибо отношения пугали его. Он не знал, как общаться с женщинами так, чтобы у него не возникало желания им мстить, и чтобы не было больно. С проститутками было всё понятно. Он платил за удовольствие и закрывал вопрос. Когда-то Савва мечтал о деньгах. Он научился их зарабатывать и контролировать. Теперь он ставил перед собой цель и уже знал, что достигнет её. Всё было досягаемо, если двигаться к ней шаг за шагом. Но он не знал, как идти к счастью, и вообще даже не