Благодарная земля из года в год дарила неспешно шедшим за сохой пахарям богатый урожай. Рыба серебристыми косяками заплывала, лениво шевеля плавниками, в расставленные вдоль берега сети.

Сытый край, отделенный от соседей широкими речными просторами и заболоченными участками низин. В давние времена добираться сюда было проблематично: горы, леса, болота – естественные границы лучше любых каменных стен. А отсюда так никто и не рвался. Чего от добра добра-то искать? Поэтому долгое время здешний народ жил, не подвергаясь никакому воздействию извне. Единственные, кто забредал сюда из-за рек по льду в особо студеные зимы, были волки.

На север от Петли начиналась каменистая и неудобная для возделывания местность. Леса, спускавшиеся по всей территории Предгорья в долину, зачастую были заболочены. Многочисленные, порой безымянные речушки струились с Харадских вершин. Скалистые трещины были для них жестким руслом, познав неизменность которых, они, выбегая на мягкую почву, в недоумении останавливались. И не образовав течения, погружались в землю, застревая в ней, превращаясь в зыбкую грязь.

Сначала здесь не было никаких поселений – только то тут, то там попадались сбитые из разнокалиберных бревен неказистые охотничьи домики. Кроме самих охотников в них частенько останавливались наемники, возвращавшиеся в Харад. Много позже Предгорье стало пристанищем как для тех, кто во времена смуты, устроенной Арьезскими, решил избавить свои семьи от соприкосновения с войной, так и для тех, кто в этой войне запачкался по уши.

Ни одному из правящих по соседству владетелей жители Предгорья добровольно податей не платили. Сами жили за счет охраны дорог и предоставления крова проезжающим. Хозяйство у них было номинальное, а потому при первых признаках масштабной агрессии со стороны одного или другого соседа население целыми деревнями снималось и уходило выше в горы. Там, в обустроенных пещерах, они месяцами могли скрываться, кормясь охотой и ожидая, когда захватчикам все это надоест и они уберутся восвояси.

Третья часть Потлова, занимающая весь левый берег Большого Бура, испокон веков называлась Потловом Заречным. Как случилось так, что в незапамятные времена и эту область постепенно заняли тяжелые на подъем, крайне нелюбопытные потловчане, – мнения на этот счет расходились. Может, ушли как-то, не дожидаясь весны, по льду селяне, чтобы выяснить, откуда приходят стаи, которые тревожат воем в долгой зимней ночи их сытый сон. А может, свернули рыбаки, идущие за рыбой, в другой приток Бура. Кто знает?

Жизнь у левобережных потловчан со временем стала куда насыщенней, чем у их правобережных соплеменников. С севера границы их земель то и дело нарушал беспокойный сосед. Этих странных людей не смущали ни болота, ни осыпающиеся в горах тропы, ни многодневные переходы. Приходящие со стороны Княжградского плоскогорья иноземцы постоянно вынуждали местных поселенцев к общению. Они то спускались с обозами, чтобы что-нибудь продать, то наоборот – требовали, чтобы им продали что-нибудь, и все норовили запихнуть в широкие ладони крестьян диковинные монеты, мимоходом помогая разбираться в их разнообразии и вынуждая все дальше отходить от привычного натурального обмена. Стараниями именно этих предприимчивых людей на том месте, где Малый Бур впадал в Большой, выросла купеческая слобода, превратившаяся постепенно в град Рыман.

Чем бойчее шла на левом берегу торговля, тем сильнее возрастало влияние Княжграда и тем меньше те потловцы понимали этих. Пока они выясняли все моменты своих недопониманий, Княжград потихоньку двигал собственные границы все ближе и ближе к Буру. Когда потловчане опомнились, уклад жизни на правом берегу уже изменился настолько, что потловским его назвать можно было лишь с большой натяжкой. Чтобы не допустить и на Межбрежную территорию вторжения раздражающе суетливых и вечно озабоченных людей с плоскогорья, Потлову даже пришлось в экстренные сроки озадачиться проблемой собственного государствообразования.

Надо сказать, к своему полнейшему неудовольствию. Так как дело это оказалось весьма хлопотным.

Саммар родился в Предгорном Потлове. Первые семь лет жизни его воспитывал отец. Огромный, похожий на добродушного медведя, потловчанин Гирьелис упрямо пытался вырастить на скалистых почвах Предгорья то, что здесь выжить не могло в принципе. Мать, харадка, навещала их наездами. Приезжая и уезжая, она улыбалась и никогда не говорила о том, что на самом деле творится на сердце. Саммар помнил ее длинные светло-пепельные волосы и, как в противовес их цвету, темные, почти черные глаза. Имя у нее было красивое, звенящее – Амарра. Приезжая, она не спускала ребенка с рук, позволяла ему играть с инкрустированным оружием, не ругала за выковырянные драгоценные камешки, разрешала улетать в далекую даль на своей черногривой кобыле.

– Ребенку нельзя играть с оружием – он может пораниться, – пытался возражать отец. – И потом, это… шесть годков ему всего сравнялось зимой, а ты его на лошадь да вскачь! Расшибиться же может дитенок!

Мать смеялась, сверкая белоснежностью улыбки:

– А потловцу противопоказано жить в горах, он может с ума сойти, но ты же живешь.

– То – я, а то – ребенок несмышленый.

– Вот-вот, именно так. Репка твоя, к примеру, по-прежнему не шибко растет здесь, как я погляжу. А все почему? Потому что она репка. А он, – мать показывала на детскую фигурку, ладно держащуюся в ее взрослом седле, – харадец. Для него и металл мой и лошадка – самые что ни на есть подходящие игрушки!

Гирьелис сгребал жену в охапку, наслаждаясь теплом ее родного тела. Нежно целовал в висок:

– И угораздило меня с тобой связаться! Бешеная. И дите такое, говоришь, будет?

– А то! – Женщина удобно устраивалась в уютных медвежьих объятиях, обнимая в ответ. – Конечно.

– Почем знаешь?

– Харадская кровь – она самая сильная. Сильнее всего.

– Да что ты говоришь? Сильнее всего, видите ли. – Мужчина слегка напрягал руки, чтобы лишить жену возможности двигаться. – А так если?

Амарра снова начинала хохотать:

– Видно, в Потлов наши и в прежние времена наведывались. Не знаешь, кто у тебя в родне из Харада, а? Силы в тебе без меры – это однозначно наше, харадское, а злости – нет. Растерял всю. Видно, дальний совсем предок харадцем был! Если уж в тебе эта кровушка пробилась, так что про моего сына говорить?

После ее отъезда отец ходил несколько дней смурной, односложно и невпопад отвечая на вопросы. Но где-то через неделю все приходило в норму, и упорно не воздающая достойным урожаем репка снова становилась центром мироздания, вокруг которого привычно начинали крутиться все его мысли.

Однажды в жаркий полдень на излете лета к дому подъехала телега. Мальчик выскочил посмотреть, кто – вдруг приехала мамка? Подбегая к воротам, он увидел черногривую кобылу и закричал:

– Мама! Мама приехала! Пап, сюда иди – приехала твоя Амарра!

Это действительно была Амарра. Но вопреки обыкновению, она не сидела в седле. Два харадца помогли ей подняться с телеги и дойти до дома.