К нему наклоняется лицо. Маленькая девочка – светло-русые кудряшки до плеч и очень серьезные серые глаза. Она прижимает указательный палец к своим губам:

– Тсс-с… – Вторая ручка протянута к его лицу. Он чувствует, что второй маленький указующий перст лежит на его собственных губах.

И тут он понимает, что шумное сбивающееся дыхание принадлежит ему самому.

– Не кричи так страшно, – говорит девочка. – Я уберу палец, если ты пообещаешь не кричать.

Она слегка картавит, произнося все еще трудную для ее возраста букву «р». Он не может ничего сделать – ни произнести слова в ответ, ни просто кивнуть. И остается только смотреть в ее глаза.

Ребенок убирает ручку с его губ. Потом поправляет подушку, очень осторожно укладывая поудобней его голову. Отжимает в стоящую неподалеку от его изголовья миску тряпочку, смоченную в слабом растворе уксуса, и кладет ее на его лоб.

Потом садится напротив на невысокий стульчик. Чинно поправляет на коленках юбку и открывает большую книгу в серо-коричневом переплете.

– Я буду читать тебе книжку. Это взрослая книжка, видишь, какая большая? Я буду читать по картинкам, хорошо? Потому что по буквам пока что не умею. – Она хмурится и наклоняется вперед, чтобы внимательней рассмотреть выражение его глаз. – Ты точно меня видишь? По-моему, видишь… Может, ты тогда скажешь что-нибудь? Это невежливо, вот так смотреть и ничего не говорить. Взрослые говорят, что это называется «пялиться». И что «пялиться» неприлично.

Она подождала ответа. Не получив его, обиженно поджала губки и продолжала:

– Ну, не хочешь и не надо. Тогда буду тебе читать, слушай. Будешь слушать? Ой, у тебя компресс сползает прямо на глаз… – Она поправила тряпочку. Прикосновение маленькой пухлой ладошки сминало кошмар – проступающей на внутренней поверхности век пустыни с холодным солнцем. Детская рука разгоняла волны чернильной ночной крови, легко круша на осколки шар молнии, пахнувший смертью. – Если уксус попадет в глаз – будет больно, – весомо добавила девочка со знанием дела.

Потом она села обратно на свой стульчик и принялась «читать», время от времени поворачивая книжку и показывая ему картинки, по которым строила рассказ. Когда ей надоело это занятие, она принялась рассказывать ему истории, которые, по ее словам, происходили с ней, но на самом деле очень сильно смахивали на сюжет нескольких, слепленных в одну историю, сказок.

Чем дольше он вслушивался в мелодию детского голоса, тем дальше отодвигалось видение приближающегося сгустка света и тем реальнее казалась комната с окном, через которое можно было видеть ветки деревьев. Уже было не страшно закрыть глаза, потому что он знал, что в следующий раз, даже если шар подлетит совсем близко, звук ее голоса поможет ему вынырнуть из бреда и снова оказаться в этой комнате.

Выставляя из своего замка представительство Озерного края вон, Всемир был елейно внимателен и льстив. Напущенной учтивостью он старался загладить всю немыслимую неловкость произошедшего накануне в Потловском замке.

Версия, представленная Ольмару о чуть ли не туристической цели визита граждан Удматории, находящихся в столице Потлова, была шита белыми нитками.

Присутствие представителей из других, граничащих с Потловом государств это наглядно подтверждало.

Но нужно было сделать вид, что в эту ложь можно поверить. Как и в то, что Потлов готов моментально выдвинуть к границам войска и лишь ждет для этого официальной отмашки Княжграда.

– Раз уж вам настолько не нравятся мои иностранные гости, – весь день Всемир продолжал петь одно и то же, – более того, вы всячески опасаетесь их и ставите под сомнение сущность их торговой миссии, намекая на враждебность, я просто настаиваю на сопровождении вас моими людьми. Дабы усилить вашу охрану. Нет, нет, и слышать ничего не хочу! Вплоть до границы с Рыманом, а там мы передадим вас встречающей стороне. Мы как раз гонцов послали к Арьезским, чтобы они все подготовили и не ударили в грязь лицом. Мы же с ними в родстве, как вы знаете. Я же не могу допустить, чтобы с принцем Хальмгардской династии что-либо приключилось на территории моего благословенного Потлова! Не могу не заметить – ваша свита столь малочисленна… А выезжать вам надо как можно скорее, это да. Ведь дела обстоят так серьезно, так серьезно… И кто бы мог подумать, что настолько… Нам-то тут в Потлове казалось, что конфликт на границе Озерного края – ничего не значащая потасовка. Не более. А вон оно как на самом деле оказывается. Но будем надеяться, все утрясется как можно скорее… А вы-то сами, такие нервы, и все в дороге. Жаль, что вам даже отдохнуть не удалось…

И князь все время предельно сочувственно качал головой.

Они выехали из Потловского замка на рассвете следующего дня.

Ольм верхом на белоснежном скакуне, чья родословная по благородству, верно, лишь чуть-чуть уступала его собственной, ехал в центре кавалькады.

Впереди него подпрыгивала в такт рыси накидка на плечах Дарины.

По левую руку следовал рискованно зевающий Гыд, молодой харадский наемник, по правую – телохранитель его отца, а теперь и его телохранитель, человек, которого он знал с детства, или вернее будет сказать, не с детства, а всю жизнь – Саммар.

За спиной вполголоса перебрасывались отрывками недовысказанных мыслей монах и эльф. Один в рясе с головы до ног, другой – в плаще с капюшоном, дарящим тень верхней половине лица и скрывающим светлую косу обычно витиевато заплетенных волос оттенка спелой пшеницы. В глазах эльфа колышется, прорастая тайнами, зелень взгляда, а немногословность, кажется, обращает в золото каждое падающее в душу слово.

В два ряда их окружал идущий на небольшом расстоянии отряд – сопровождение из дружинников князя Всемира. Среди нет ни одного харадца, мощные потловские ребята, вымуштрованные для военной доли, скорее всего, в том же Потлове.

Дарина время от времени принималась бормотать себе под нос, есть у нее такая привычка.

«Знает же, как это действует на нервы окружающим, но ни за что не решит от нее избавиться. А как же, это ведь ее, Даринина привычка». – Мысли в голове принца сбиты. Мысли все не о том. Не о том, что на данный момент важно. О важном подумать страшно. А долетающие до уха принца обрывки фраз раздражают именно тем, что каждое слово в этом бормотании если не намек, то прямое указание на существующую угрозу. Слишком уж велика для него их очевидность. И слишком вероятно, что ее голос долетает и до слуха дружинников.

Ольм заметил, как один парень из сопровождения толкает сначала одного, потом другого, легким наклоном головы указывая им на скачущую впереди принца женщину, и те едва заметно кивают в ответ.

Во взглядах нет дерзости, они не обсуждают ее. Не решают, кому в какой очередности достанется окруженная женщина, после того как ее выбьют из седла в придорожную грязь. Просто распределяют, кто будет убивать именно ее.

И тут по позвоночнику Ольма прокатывается первая за все время волна отчаянного холодного страха. И он ясно понимает, что вот сейчас все, чего он боится, и начнет происходить.