из песка шину. Тут же поднялась на цыпочки и бухнулась снова – и так раз за разом. Она задернула занавеску. Наверное, белье давно постиралось.

Она открыла машинку, выдернула мокрые вещи и набила ими центрифугу. Придерживая правой рукой крышку, левой нажала на рычаг. Центрифуга пришла в движение. Вода хлынула в ванну, сначала большими волнами, потом всё меньше и меньше, и под конец бежала только струйкой, тонкой, постепенно иссякающей. Когда уже только капало, она отпустила рычаг, мотор еще какое-то время работал на холостом ходу, но вскоре выдохся.

Резиновая прокладка опять соскочила. Пришлось поправить, после чего она открыла крышку, выудила одну за другой из центрифуги вещи и стала вешать на веревку, натянутую через всю ванную. В основном пеленки, нижнее белье да полотенца. Вон сколько добра – до утра уж точно не высохнет. Простыню только на прошлой неделе меняла – всё по милости Хольгера, который ни с того ни с сего обмочился. Кто бы мог подумать.

Она защелкнула крышку центрифуги.

Хотела отнести горшок обратно в спальню, но тут ее взгляд упал на медали, висевшие в коридоре возле овального зеркала. Легкая атлетика, десятиборье, военное многоборье. Железки на пестрых ленточках. А ведь она еще молодая. Очень молодая.

Одним рывком она смахнула медали. Те звонко заклацали по полу. Зеркало закачалось, но осталось висеть.

Она поставила горшок возле кроватки, приоткрыла окно, проделала обратный путь по коридору на кухню и взяла кофе. Отнесла чашку в гостиную, поставила на зеленый стол и опустилась на диван.

Ребенок сидел в манеже, широко растопырив ноги, и рыдал. Лицо раскраснелось. С губ свисала ниточка слюны. В аквариуме, подернутом желтоватым светом, метался туда-сюда косяк неоновых рыбок. Вверх бежали маленькие пузырьки. Гуппи куда-то растворились. Равномерно зудел мотор. Сомик цвета черно-белого мрамора, присосавшись огромным ртом к стеклу, слизывал водоросли. В обведенных белым глазах ни капли жизни. Дверь в спальню с грохотом захлопнулась.

От обоев в розочку ее взгляд скользнул к камину цвета охры, задержался на встроенной стенке – телевизор, атлас, энциклопедия в двух томах, альбомы о соцреализме и Олимпийских играх, дальше – сансевиерия и кактусы на подоконнике, подушки в цветастых наволочках, сшитых во время беременности. Над диваном – две репродукции с парусниками, на столе – выточенная Хольгером ваза с фруктами.

В кружке по-прежнему болтался кофе. Она не сделала ни глотка.

Встала и побрела к манежу.

Красный свет завиделся уже издалека. Впереди маячил перекресток с мёковбергской радиовышкой. Потом пошел лес, который он знал вдоль и поперек. Сразу потянуло прохладой. Хольгер завертел ручку, поднимая окно. Ахим подал знак поворотником и прижался справа к автобусной остановке, рядом с шоссейной сторожкой.

– Ну, бывай. До завтра, значит.

Пальцы приятеля скользнули по рулю, обвитому серебристым плюшем.

– Спасибо, Ахим.

Хольгер подхватил сумку, открыл дверь и выбрался из машины.

Темно-синяя «лада», мигнув, снова вырулила на дорогу. Он смотрел ей вслед. Попытался вспомнить буквы и цифры на номере, но не смог. Наконец машина скрылась в лесу за поворотом.

Он повернулся и зашагал налево по узкой грунтовой дорожке. На полпути к поселку торчал одинокий фонарь. Он горел, хотя сумерки даже не сгустились. В свете фонаря поблескивала каменистая насыпь.

Длинный ряд домов, на одну-две семьи, начинался еще до указателя. В палисадниках цвели розы и дельфиниум. Над входом в сарай, который теперь использовали под гараж, висела на заржавевшей железяке старая конская упряжь. На размалеванной автобусной остановке за круговым перекрестком болталась, как всегда, компания подростков с велосипедами – покуривали. Две головы поднялись на секунду, едва приметно ему кивнули и снова поникли. По крайней мере, здороваются, хоть он и живет в одном квартале с вояками. Он перешел на другую сторону улицы. Из-за изгороди доносилось тихое журчание ручья. Речушка, какая-никакая, а всё же ориентир. Его можно придерживаться. Когда требования оговорены, всё намного проще.

После моста дорога забрала вверх. За церковью он свернул. Перед продуктовым дремал дамский велосипед с защитой для спиц ручной вязки. Его даже не пристегнули. Дальше вырисовывались очертания школы. В крайнем левом окне желтоватого бургомистрова барака приоткрытая занавеска. Но вот и новостройки – три дома, вытянулись лесенкой один за другим. Кое-где в окнах еще горел яркий свет. Асфальт закончился, дальше шел сплошной песок. Вдруг подуло прохладой. Он остановился, стянул с плеча тренировочную куртку и надел.

На детской площадке валялся старый волейбольный мяч с вмятинами. Краска с нижних перекладин на лазалке уже облупилась, – странно, вроде всё новое, не старше двух лет. Он задрал голову и нашел окна их квартиры. На кухне горел свет. В ванной было темно. Чего он ожидал? Если бы знать…

Хольгер открыл дверь и поднялся ступенька за ступенькой на два пролета. У Липпе голосил телевизор. Шаги гулко отдавались на лестнице. Гороховым супом разило от двери Шплетштёссеров.

Возле их квартиры держали вахту сапоги. Заляпанные землей и подернутые тонким слоем пыли. Коврик сбит. Хольгер поправил его ногой. На двери медная табличка с выгравированными именами – его, ее. Он и впрямь притомился.

Он знал, что ключ во внешнем кармане сумки, но всё равно позвонил. Из квартиры донесся звук захлопнувшегося холодильника. Прошла целая вечность, прежде чем дверь отворилась.

Она уже надела ночнушку. Когда он ее обнял, сначала уступила, но потом отвернулась. Он отпустил ее, загнал сумку под вешалку, сел на корточки и стал разуваться.

– Малая спит?

Он поднял голову.

Марлене коротко кивнула и ретировалась в кухню. Там стояла темень. Только лампа отбрасывала на скатерть круг света.

Он нырнул в тапочки и отворил дверь спальни. Ребенок мирно спал в кроватке, вытянув над головой руки. Дыхание ровное, неторопливое. Он вложил свой палец в маленькую полуоткрытую ладошку. Какая безмятежная картина. Поправил одеяло, вышел из комнаты и тихонько закрыл дверь. Сумка еще стояла под вешалкой. Он захватил ее с собой в кухню.

Марлене сидела за столом, откинув голову назад.

– Нас переиграли, зато у меня есть для малышки подарок. – Он положил перед собой ручку. Подошел к холодильнику, дернул дверцу, уставился внутрь и через секунду снова закрыл. Рядом с мойкой лежали картошка и зеленая спаржа – всё почищено. Сейчас бы ромашкового чаю, но возиться с чайником не хватало духу.

Он подошел к столу и отодвинул стул, сел, осторожно коснулся ее плеча, потом в нерешительности остановился и, не зная, что дальше, убрал руку.

Только теперь она удостоила его взгляда. Хольгер пожал плечами, сделал глубокий вдох, выдохнул… В ее глазах чернела ночь.

Озеро Удовольствия

Селенографии Кинау

* Более тридцати лет жизни зульский священник и астроном-самоучка Готфрид Адольф Кинау посвятил изучению Луны. Его топографические рисунки до сих пор высоко ценимы селенографами, прежде всего из-за ювелирной их точности.

† Лишь малая часть наблюдений Кинау, среди которых сочинение 1848 года «О бороздах на Луне», дошла до наших дней; только две из его работ по селенографии были опубликованы в популярном астрономическом журнале «Сириус», да и они с большой долей вероятности сгорели вместе с архивом во время Второй мировой войны.

В 1932 году по инициативе Международного союза астрономов одному из кратеров южного нагорья, что на видимой стороне Луны, было присвоено имя Кинау, как предлагалось Эдмундом Нейсоном еще в 1876 году. «Номенклатурный справочник названий лунного рельефа», изданный в 1938 году Британским астрономическим обществом, содержит следующие данные: С. А. Кинау (?–1850), ботаник и селенограф, служил во владениях князя Шварценберга в Южной Богемии, автор двух работ о ядовитых растениях и грибах, увидевших свет в 1842 году. Проведенные по всему миру поиски ботаника Кинау, именем которого назван лунный кратер, не принесли никаких результатов. В 2007 году в списках американского ведомства по делам геодезии Соединенных Штатов его заменили на священника Готфрида Адольфа Кинау. О С. А. Кинау сведения отсутствуют по сей день.

Когда и под каким знаком я ступил в земной мир, прольет не много света на предмет наших изысканий. Достаточно упомянуть, что рождение мое случилось в одну из тех ежегодно повторяющихся ночей, в которые обрушиваются на землю леониды, являя один