Увиденное и пережитое при дворе императора вдохновит Никколо написать «Доклад о положении дел в Германии» (Rapporto di cose della Magna) — своеобразный документ, который он еще дважды перепишет, добавляя новые подробности. В этой служебной записке гораздо сильнее, чем в других его сочинениях, отразится характерное для Макиавелли противоречие между прагматичным аналитиком и умозрительным теоретиком. С предельной точностью он описал хроническую нехватку средств в императорской казне, склонность монарха менять свое решение в соответствии с последним из полученных советов и даже то, как трудно ему держать в узде подданных. Однако не столь объективно Никколо изобразил немцев, представив их бережливыми простаками, которые, при всей зажиточности, не строили искусных зданий, одевались скромно («тратя на одежду два флорина за десять лет») и не держали крепостных крестьян, довольствуясь хлебом с мясом и теплом домашнего очага. Такая деревенская жизнь, конечно, пестовала хороших солдат и сторонников свободной политической жизни. Очевидно, на сочинение Никколо повлиял трактат «Германия» древнеримского историка Корнелия Тацита, к тому же Макиавелли ни разу не бывал ни в Нюрнберге, ни в ганзейских городах на севере. Во многом его опыт ограничивался Тиролем и некоторыми районами Швейцарии, и уклад жизни там как раз подтверждал его предрассудки, коренившиеся в страсти ко всему античному.

Макиавелли не довелось отдохнуть дома, поскольку очень скоро его направили руководить кампанией в Пизе, где флорентийцы применяли тактику выжженной земли (guasto). После того как попытки штурма провалились, они были решительно настроены взять Пизу измором, надеясь, что сотни укрывшихся в городе изголодавшихся беженцев из окрестных поселений вынудят пизанцев капитулировать. Чтобы пресечь доставку припасов в осажденный город по морю, республика наняла генуэзских корсаров патрулировать морские пути. Однако дело осложнило вмешательство Людовика XII, который потребовал, чтобы Флоренция прекратила кампанию, под предлогом того, что с 1494 года Пиза заходится под протекцией французской короны, и пригрозил в противном случае подкрепить свои слова делом. Но на самом деле король опасался, что успех флорентийцев ослабит их зависимость от Франции, а вероятнее всего, он просто решил проучить Флоренцию за заигрывания с Максимилианом I.

Республика выразила протест, заявив, что в рамках союзного соглашения 1502 года она имеет право вернуть утраченные земли. Однако протест пропустили мимо ушей, и Флоренции пришлось выплатить 100 тысяч дукатов Людовику и 50 тысяч королю Фердинанду Арагонскому (не говоря уже о подкупе различных придворных министров обоих государей), чтобы гарантировать их невмешательство в войну с Пизой. «Заткнув все глотки и разинутые рты», как желчно заметит Макиавелли во второй части «Десятилетий», браня на чем свет стоит европейских монархов за их неприкрытую и неутолимую жадность. В это же время, видя, как Флоренцию бросили те, кто обещал ее защищать, мыслящий юридическими категориями Франческо Гвиччардини с горечью заключил: «Ныне власть денег способна добиться куда большего, чем уважение к чужой чести».

Едва ли король Франции испытывал угрызения совести по поводу совершаемых им бесчестных поступков, и едва ли он и Фердинанд Арагонский сдержали бы слово, получив флорентийские деньги: в политике неделя — срок огромный, а изменчивые обстоятельства оправдывали любые поступки. Но вскоре Флоренции несказанно повезло, и ей не пришлось сражаться с внешними врагами в борьбе за Пизу.

Максимилиан I не смирился с унижением, которому подвергли его венецианцы, а папа римский с каждым днем терял терпение, глядя на то, как Венеция удерживает земли, которые он считал собственностью Церкви. Кроме того, король Испании был возмущен тем, что венецианцы захватили ряд портов в Южной Италии, в то время как Людовику XII позарез нужно было признание Максимилианом I Милана французской вотчиной, кроме того, он жаждал оттяпать занятые Венецией восточные территории герцогства. В итоге в ноябре 1508 года представители вышеперечисленных держав встретились в Камбре, где обсудили возможный крестовый поход против Османской империи. Переговоры проходили спешно, и уже спустя месяц была сформирована так называемая Камбрейская лига, главной целью которой была «война с язычниками». Но кампанию против османов решили начать лишь после того, как будет повержена Венеция, поскольку все стороны сошлись на том, часть земель присвоены ею незаконно. В ближайшем будущем Флоренция могла только приветствовать такой альянс, потому как он не только развязывал ей руки в борьбе с Пизой, но и отвлекал венецианцев от вмешательств в жизнь Тосканы. Тучи сгущались над Италией, а тем временем буря разразилась и в самой Флоренции.

Медичи все еще не оставляли надежд вернуться в родной город и, поняв, что силой ничего не добиться, решили прибегнуть к иным средствам. Кардинал Джованни де Медичи сумел втереться в доверие к понтифику, и по его просьбе Юлий II обсудил с флорентийским послом в Риме просьбу Джованни и его брата Джулиано вновь допустить их в город, а в случае отказа хотя бы позволить их племяннице Клариче, дочери покойного Пьеро де Медичи, выйти замуж во Флоренции. Посовещавшись, Синьория приказала послу впредь воздержаться от передачи подобных просьб и сообщить папе, что, находясь в изгнании, Медичи и без того живется припеваючи, во всяком случае, куда лучше, чем они того заслуживают. Решив во что бы то ни стало выдать Клариче замуж за флорентийца, в начале 1507 года кардинал отправил в город свою невестку Альфонсину, урожденную Орсини и вдову Пьеро, якобы забрать принадлежавшее ей по закону приданое, конфискованное республикой вместе с собственностью Медичи. Однако истинная цель заключалась в том, чтобы найти в городе подходящего зятя из числа тех, кто мог бы повлиять на законодательные органы и хотя бы смягчить наказание ее семьи — задача не из легких, несмотря на огромное приданое Клариче в размере 6 тысяч флоринов. В 1506 году Содерини уже обвинил некоего Франческо Питти в измене только за то, что тот пожелал взять Клариче в жены.

Поговаривали, что Клариче уже получила предложение от одного из племянников Содерини, но гонфалоньер воспротивился, опасаясь, что подобная женитьба негативно скажется на его авторитете в народе. Как оказалось, жениться на этой даме решился Филиппо Строцци, потомок прославленного рода, издавна противостоявшего семейству будущей невесты, так как при правлении Медичи многие Строцци пострадали от репрессий или были изгнаны. Едва в ноябре 1508 года о решении Филиппо (несмотря на все попытки сохранить его в тайне, что в принципе невозможно во Флоренции) стало известно в городе, как все Строцци тут же выступили против его женитьбы в память о стародавней вражде с Медичи. Они имели все основания страшиться политических последствий этого брака.

Несмотря на сопротивление родни, Филиппо не отступал. Он заявил, что, разорвав брачный контракт, он навлечет на себя бесчестие, ненависть родственников Клариче и, кроме того, будет вынужден выплатить 2 тысячи дукатов. Филиппо умолчал об очевидном факте: кроме прочего он лишался приданого невесты, а в деньгах он крайне нуждался, потому как большую часть немалого отцовского состояния он пустил на строительство самых величественных палаццо во Флоренции[52] (не все флорентийцы соглашались с высказыванием Макиавелли о том, что фортуна подобна женщине, которую необходимо держать в узде, однако никто не стал бы оспаривать довод о том, что держать в узде необходимо ее богатство).