По дороге она рассказала о себе и сыне.

– Медине-абла, ты расскажешь, как доехала до Узбекистана тогда, в 1944 году? Тяжело было?

– Приедем – обо всём поговорим, – ответила Медине.

В спецкомендатуре Айше было указано прийти завтра к начальнику отдела за направлением на работу.

Только ближе к вечеру они подъехали к Кадану, поселению крымских татар. Дом Медине оказался глиняной постройкой, мазанкой с плоской крышей, на которой цвели маки и васильки, росла трава. Рядом стоящие мазанки тоже «процветали». Все дома́ были побелены. Крымские татары всегда белили свои постройки. Это придавало их жилищам чистый и опрятный вид. Смотрелось это красиво – цветущие белые дома с красными от маков крышами. Даже в самых сложных условиях проживания везде и во всём татары поддерживали порядок и чистоту.

– Вот наш дом, не хоромы, но самые красивые цветы у нас на крыше, – улыбнулась Медине. – Он построен из земли, глины и камышей, вот и цветёт.

Во дворе росли молодые деревца: яблоня, черешня, персик, кусты малины, роз и сирени. Под навесом из камышей находилась супа́ (глиняное возвышение над землей прямоугольной формы), на ней стоял топчан (деревянное покрытие). На топчане расстелен дастархан (скатерть). Вокруг него циновки из соломы.

Только Медине с племянницей сели на топчан, набежали жители спецпоселения – земляки из Крыма и стали наперебой расспрашивать Айше: не видела ли она их родных. Радости было столько, словно они встретили родную дочь или сестру. Её обнимали, закидывали вопросами. После расспросов женщины спели народные песни. У всех на глазах появились слёзы. Горечь потери родины ничем невозможно погасить, и только слёзы, солёные, как море, лились из глаз людей, ставших странниками поневоле. Ведь народ без родины как ребёнок без матери, как дети, ставшие по воле судьбы сиротами. Наговорившись и поплакав вволю, поселенцы разошлись по домам: завтра рано утром в поле на работу.

Вечер прощался с солнцем, темнело. Кое-где в оконах глиняных построек светились огоньки керосиновых ламп. Стрекотали сверчки и цикады, тявкали собаки. Ночь опустилась на поселение, всё стихло. Под светом звёзд и полумесяца мелькали крохотные пятнышки света, светлячки. Воздух стал прохладней, появился лёгкий, свежий ветерок, пахнущий травами и пылью. Айше спросила Медине:

– Почему у вас такие молодые яблоньки и персики? Здесь раньше не было деревьев?

– За фруктовые деревья и личное хозяйство надо было платить большие налоги, – ответила Медине, зажигая керосиновую лампу. – Мы заводили кур, цыплят, коз. Было несколько яблонь и урюка, но в позапрошлом году всех колхозников задавили непомерным сельхозналогом почти на всё: кур, коров, овец, их приплод, плодовые деревья и кусты. Даже на овощи и картошку, которые мы получали в колхозе за трудодни, а ведь мы за них платили налог и колхозу. В общем, драли с нас по три шкуры. Пришлось живность заколоть, деревья вырубить и всё покупать на базаре в несколько раз дороже, чем стоят эти продукты. Безвыходное было положение, опять пришлось недоедать. Но в прошлом году, после смерти Сталина, налоги снизили, и мы вот, как видишь, посадили саженцы, купили козу и курочек. Зарплату деньгами нам не платят, что выдают за трудодни – продаём, тем и живём. Без личного хозяйства можно ноги протянуть.

– Да, мне это знакомо, в леспромхозе люди тоже выращивали овощи, яблони и жаловались на налоги, но у нас с мужем подсобного хозяйства не было. Нам платили зарплату деньгами, и мы всё покупали в магазине или у соседей. Муж хорошо зарабатывал.

Тётя накрыла дастархан, и за чаем Айше спросила её:

– Медине-абла, расскажи о себе. Как ты приехала в Узбекистан, как всё было?

– Стараюсь не вспоминать то время. Такого насмотрелась и пережила! Ну да ладно, расскажу. Ехали мы сюда очень долго, почти три недели, – начала рассказывать Медине, – как я выдержала, один Аллах знает. Стояла невыносимая жара, и жажда мучила нас днём и ночью. То, что успевали пить на разъездах из близлежащих водоёмов, тем и спасались. Хотя какое это спасение… От грязной воды у людей начался понос. Дизентерия, брюшной тиф косили людей. Некоторые дети и старики не выдерживали и от нехватки еды, воды, инфекции и долгой дороги умирали. Мы подолгу стояли на станциях и переездах. По дороге людей высаживали в разных областях Узбекистана для расселения. А нас привезли сюда, в Каттакурган. Поместили в бараках – сараях. Понятно, что местные поначалу отнеслись к нам настороженно, с опаской. Конечно, ведь им сообщили, что к ним везут предателей. Но многие узбеки с пониманием и сочувствием отнеслись к нам. Позднее наши друзья, соседи Зариф и Садокат, рассказали:

– Нам сообщили, что сюда везут врагов и предателей родины. Нам было не по себе. Почему к нам? Мы никогда не видели врагов родины и представляли их страшными и злыми мужчинами. А когда приехали вы, увидели совсем другую картину. Перед нашими глазами стояли измождённые старики, дети и женщины. «Как же так? – думали мы. – А где враги? Это они?» Мы поняли одно: что-то тут не так. Вы хорошо работали, старались, злых взглядов на нас не бросали. Оказалось, у нас одна вера и очень похож язык.

– Ты знаешь, – сказала Медине, – они даже не пытались спрашивать у нас причину нашей ссылки и вообще трогать эту тему. Не хотели соль на рану сыпать. А когда стали возвращаться наши мужчины с фронта с наградами: орденами, медалями и увидели, какие дружные у нас семьи, отношение изменилось и у тех, кто верил в то, что мы предатели.

Так вот, сразу на следующий день после прибытия нас выгнали в поле на работу. Первые дни председатель колхоза был с нами слишком строг. Потом увидел, что мы хорошо работаем, стараемся, стал лучше к нам относиться. Мы пили грязную воду из арыков, и все повально болели дизентерией и брюшным тифом. Условия проживания были хуже, чем у скота, и унесли тогда немало жизней. А работы в колхозе всегда хватает: сады, пастбища, овцы, поля с хлопком и пшеницей, посев, уборка, обработка почвы. Мы вырабатываем свою норму трудодней. За трудодни дают зерно или муку. Если не выработаешь, наказывают: лишают трудодней. В первые годы, когда мы приехали, ещё шла война, время было тяжёлое. Несмотря на это узбеки делили с нами последнюю лепёшку, хотя сами тоже не сладко жили, недоедали, трудились, как и мы, ссыльные.

Каждый год с сентября до декабря мы собираем хлопок с утра до заката. В поле выходим всем колхозом. Работаем весь день, согнувшись, под палящим солнцем. А поздней осенью с утра на земле уже