Невольно погрузившись в воспоминания о том, что было, когда погиб Финвэ и оказавшиеся на пути врага Нолдор в Форменоссэ, как умирали от нанесённых мечами ран Тэлери, а воины Феанаро падали под градом стрел, и как потом над Лебяжьей Гаванью разносился плач, Тьелпе совершенно потерял связь с реальностью, и лишь толчок в бок заставил опомниться.

Оказалось, все наугрим, прощающиеся с собратом, ждут от Кхулума слов в адрес славного охотника.

С надеждой взглянув на Дуилино, Тьелпе увидел, как друг отрицательно покачал головой.

— Ты же племянник короля, — шепнул Нолдо, — ты из нас двоих главнее. И слово держать тебе.

— А что я скажу? Я видел Рора два раза. И сейчас — как раз второй.

— Придумай что-нибудь.

Тьелпе сделал шаг вперёд.

— Моё знакомство с Рором было кратким, — пытаясь повторять интонацию деда, когда тот говорил для семьи что-нибудь важное, начал Куруфинвион, — но я увидел главное: Рор был бесстрашен и лучший в своём ремесле. Для моего народа нет ничего важнее этих качеств. Я бесконечно благодарен ему…

Продолжить речь чужаку не дали: кто-то протяжно запел, другие подхватили. Лежащее в каменном прямоугольном саркофаге тело закрыли тяжёлой крышкой и задвинули в специально выдолбленное отверстие в скале.

— Наш добрый друг, — заговорил кто-то из многочисленной родни, разворачивая внушительный свиток, — оставил завещание. В нём сказано, что дом, в котором он жил последние годы, остаётся первой жене старшего сына, а самому, простите, здесь так и написано, «лодырю, развратнику и пьянчуге не положено даже моего плевка». Дом у озера переходит во владение второго и четвёртого сыновей. Приписка: у них большие семьи, но и лачуга вместительная. Третий сыночка сам себе на жизнь заработал, так что, простите, так и написано, «руки прочь от папиного добра, без которого не обеднеешь».

Тьелпе и Дуилино переглянулись, с трудом сдерживая улыбки.

— Если там весь документ такой, — шепнул Куруфинвиону друг, — я не выдержу и засмеюсь.

— Сундук с малахитовой печатью, — продолжал зачитывать гном, — достаётся единственной незамужней…

— Интересно, — прошептал Дуилино, — как зародилась традиция писать завещание? После похорон родня начинала делить нажитое добро не совсем по-родственному?

— Скорее всего, — кивнул Тьелпе, — как думаешь, а в Валиноре брошенные дома и дворцы тоже стали делить не совсем по-родственному?

— Надеюсь, нет, — помрачнел Дуилино. — Не хочу плохо думать о собратьях.

— И последней строкой, — добрался, наконец, до самого низа списка родич Рора, — сказано, что на поминках должны петь только любимые песни умершего, плясать под них, дудеть в охотничьи дуделки, и больше всех должны веселиться… Да-да, так и написано, «те олухи, кого я оставил без крох с богатого стола».

— Вот теперь, — печально улыбнулся Тьелпе, — мне по-настоящему жаль, что я не знал этого Рора.

Дуилино согласно кивнул и присоединился к наугрим, чтобы помочь расставить столы для прощального пиршества.

***

Первое время гости только пили, и разговоры были краткими, тихими и нечастыми, но постепенно скорость опустошения ёмкостей с хмелем увеличивалась, речи становились громче, и всё меньше касались причины застолья.

— Я хочу выйти под звёзды, — отставив в сторону стальную кружку и пододвигая тарелку с солёными кусками рыбы, сказал, наконец, другу Тьелпе. — Хочу увидеть новые светила и зелёную траву.

— И встретиться с роднёй, — кивнул Дуилино. — Что бы ни было, они самые близкие и любимые.

Неожиданный резкий пронзительный звук прервал мысли Тьелпе о том, что он как раз не уверен, хочет ли видеть отца и его братьев.

Схватив странный инструмент, состоящий из ряда дудок, седой лысеющий гном, в густой бороде которого ещё виднелись редкие рыжие волоски, снова прогудел и заявил:

— Счас спою песню, которую горланили на нашей с Рором первой удачной охоте, когда мы были юны, веселы и не женаты! Это песня нам досталась от отцов, мы вспоминали её каждый раз, когда валили тролля! Вы все её знаете, так что подпевайте!

Снова продудев, охотник отдал инструмент молодому рыжему крепышу, чтобы тот подыграл, и заголосил:

— Хэй, моя тролль-борода!

Грей меня, грей в холода.

Получерна, полуседа

Тролль-борода моя.

В тролль-бороде моей есть нора,

В той норе живут два крота.

Два крота, брата два,

На двоих одна борода у них.

Кто б мне бороду расчесал —

Кружку эля бы хвойного дал…

Сам я живу в тёмной норе.

В тёмной норе, в старой горе.

В старой горе, в чьей-то тролль-бороде!

Каждую ночь слышится мне:

Кто б мне бороду расчесал —

Кружку эля бы хвойного дал!

Многие голоса подпевали, начались пляски, но вдруг подскочил с места чернобородый с седыми прядями, но при этом выглядящий молодо, коренастый и удивительно полный мужичок.

— Верни мои гусли, Каменная Башка! — крикнул он кому-то. — Про бороду лучше меня никто не поёт! Гусли отдай, говорю! Ай, ладно, и без гуслей сойдёт!

Выпив одним махом внушительную кружку чего-то пенного, чернобородый певец схватил две большие ложки и принялся выстукивать ритм.

У славного Трора одна есть беда:

Немалой длины его борода.

И в ней постоянно водилась еда,

И хмелем душистым разила она.

Захочет Трор каши поесть посидеть,

Его борода первой пробует снедь.

Вот это да!

Вот это да!

Длинна у Трора борода!

Вот это да!

Вот это да!

Запутаться в ней — не составит труда!

У славного Трора с одеждой беда,

Штанов не видали на нем никогда,

Широкий ремень лишь носил он всегда:

Была подпоясана им борода.

И даже когда Трор в кровати лежал,

Он тело свое бородой прикрывал.

Вот это да!

Вот это да!

Длинна у Трора борода!

Вот это да!

Вот это да!

Запутаться в ней — не составит труда!

У славного Трора еще есть беда:

Немногим по нраву его борода.

Её отстригает жена иногда…

На утро опять отрастает она!

Но Трор совершенно был не виноват,

Он просто с рождения бородат.

Вот это да!

Вот это да!

Длинна у Трора борода!

Вот это да!

Вот это да!

Запутаться в ней — не составит труда!

— У наугрим тоже певцы соревнуются, — улыбнулся Тьелпе, — даже на похоронах.

— Их похороны веселее наших праздников, не находишь? — подмигнул Дуилино,