Мне говорили: «Делай, что хочешь, но ты должна продать товар». А мы помним еще по истории с моими попытками стать дистрибьютором косметики, что продавец из меня еще тот. И я придумала ход. «Давайте, – говорю, – я лучше буду истории рассказывать, это я умею гораздо лучше». И мы вместе со сценаристом программы находили всякие байки о драгоценностях, к примеру о любимой жемчужине Клеопатры, или о том, как царица Екатерина своему фавориту графу Орлову подарила трость, на которой был огромный бриллиант, названный его именем. У этого камня была непростая судьба – его крали, пилили, даже убивали из-за него. В общем, всю быль и все легенды про камни я рассказала. И между делом ещё массу полезной информации выдавала: о том, например, что изумруд – редкий камень и очень хрупкий. Настолько хрупкий, что может раскрошиться от удара кольцом о стол. И поэтому на кольце он держится с помощью закрепки под названием «крапан», защищающей камень со всех сторон. А вот с бриллиантами можно как угодно обходиться, хоть стекло ими резать между делом. Но основной специализацией моей все равно были, конечно, сказки о ювелирных изделиях. Я такая, как «В гостях у сказки», садилась и нежным голосом говорила: «Здравствуй, дружок». Однажды я разговорилась с женой музыкального критика Артемия Троицкого. И она мне рассказала: «Знаете, когда у нас с Артемием родился ребенок, он был очень беспокойный, я не спала неделями, уже не было никаких сил. И однажды мы включили ему “Магазин на диване”, он услышал ваш голос и успокоился. И я успокоилась. С тех пор я его могла уложить только под вашу “сказку”». Это было невероятно трогательно – услышать такое признание. В основном мне говорили, что изучали по моему маникюру и макияжу тренды сезона, это тоже, конечно, было приятно, но куда менее трогательно.

Надо сказать, что в итоге никто из ведущих никого не победил, и мы с Олей так и вели эфир вдвоем, по очереди. Продюсер нам честно признался: «Мы посмотрели продажи – и они одинаковые. Мы решили оставить в эфире вас обеих, вы разные и отлично дополняете друг друга». Так мы и продолжили. Я была такой Шахерезадой, а Оля – заправским продавцом, сообщавшим покупателям, что лучший подарок к 8 Марта – вот именно эти сережки. У меня это получалось хуже. Помню свою прекрасную оговорку: «Вы еще можете успеть купить девушке кольцо, букет и бутылку вина». Дальше я хотела подытожить, что кольцо – лучший подарок, но у меня против моей воли вырвалось: «Вино – лучший подарок для девушки». Фраза эта широко цитировалась потом в нашем узком кругу, кто-то неизменно прибавлял: «Ну а если вина нет – самогонки бутыль подарите, тоже хорошо зайдет». Веселились, в общем, как могли.

А однажды мы в погоне за эффектным кадром чуть не сорвали прямой эфир. Снимали рождественскую передачу, в студии стояла наряженная елка, и кто-то решил для пущей романтичности поставить еще и свечу. Свеча горела-горела и вдруг накренилась, и упала. Продолжая при этом гореть. В прямом эфире. Оператор быстро перешел на крупный план, взял фокус на мои руки, по рации велел коллеге быстро исправить ситуацию, и тот по-пластунски пополз к свече, погасил ее и утащил. В кадре получилась красивая картинка. Свеча горит. Елка мерцает. Пламя отражается в игрушках. Потом свеча кренится. Потом падает. И потом просто-напросто исчезает. Прямо фокус какой-то. Очень эффектно получилось, ничего не скажешь!

Я уже была ведущей с неплохим стажем, но тем не менее каждый день мучительно пыталась справиться со страхом эфира. Очень волновалась перед каждой командой «Мотор», перебирала в голове, что мне необходимо успеть сказать, какие характеристики упомянуть, какие даты не забыть в своих историях. Объектов было много, и надо было успеть сказать про каждый, и не останавливаться, и выуживать из головы все новые и новые факты. В общем, я волновалась и от этого несколько зажималась. И продюсер после каждой программы устраивал разбор полетов, неизменно мне говоря: «Ира, руки у тебя сегодня опять дрожали, а тут ты запнулась, а здесь недосказала, в общем, можешь лучше, старайся!» И вот однажды я решила перед эфиром забежать в туалет, посмотреть на себя в зеркало, поправить прическу, убедиться, что все в порядке. В Останкино коридоры длинные, пока дойдешь до туалета, пока вернешься – эфир. И вот я смотрюсь в зеркало, потом на часы и понимаю, что, если я сейчас же не сорвусь с места и не побегу – опоздаю. И я побежала. Рванула, как спринтер на Олимпиаде. И не заметила открытую дверь, которая на меня смотрела торцом и была практически не видна. Естественно, я со всего маху в тот торец вошла. Раздался звон, зубы клацнули от удара. А у меня первая мысль: «А шишка есть?» Я не подумала о том, есть ли у меня сотрясение мозга, сломала ли я нос и целы ли мои зубы. Главное, чтобы без шишки обошлось, а то зрители увидят. Несусь в студию, отрабатываю программу, думая лишь о том, не растет ли у меня на лбу в этот момент шишка. После эфира иду к режиссеру в аппаратную, ожидая разноса. И вдруг он мне говорит: «А вот сегодня все прекрасно! Можешь же, когда захочешь!» И я понимаю, что вот этот стресс, в котором я находилась все полчаса, пока шла программа, выбил у меня из головы страх эфира.

А еще один раз у меня вздулся флюс. Просыпаюсь утром – щека раздута, как у хомяка, рот плохо открывается и дико болит. А на работу надо, никуда не денешься. Я прополоскала рот фурацилином – стало еще хуже. Щека не уменьшилась, а язык и губы стали ярко-желтыми. Приезжаю на студию, гример на меня смотрит и говорит: «Да, Ира, сегодня на украшения вряд ли кто смотреть будет, все внимание на тебя будет направлено». Накрасили меня помадой поярче, чтобы желтые зубы казались белее, посадили в профиль, велели рот открывать осторожно. Потом кто-то из знакомых, видевших мой эфир, говорит: «Вы концепцию поменяли? Видел, как ты в профиль сидела. Но вы молодцы, в этом что-то есть, больше акцент на украшениях получается».

В какой-то период мы стали работать по ночам. Не было уже прямого эфира, и мы записывали сразу по пять-шесть программ. Режим дня у меня был такой. Я с утра отвозила Андрюшу в школу в переполненном троллейбусе, возвращалась домой, потом ехала обратно его забирать, делала домашние дела, а ночью отправлялась на запись. Возвращалась домой утром и снова с Андреем в школу. Как меня выматывал этот режим – не передать словами. А еще в студии было жутко холодно. Дядя, заведовавший кондиционерами, включал их и на ночь уезжал. Щиток он закрывал на замок, так что отключить их мы не могли. В студии холод – зуб на зуб не попадает, я в короткой юбке, барный стул, на котором я сижу, – металлический, тумба покрыта стеклом, кольца-серьги ледяные. У меня в буквальном смысле слова синели пальцы. Гример говорил: «Крась поярче ногти, чтобы они оттеняли твои сиреневые пальцы». Губы мне ярко красили по той же причине, нос пудрили сильно, чтоб не краснел. В перерывах гример мне делала горячий чай, и я пила его, стуча зубами о кружку. И к концу бессонной ночи совершенно выбивалась из сил. А потом домой и снова в колею. Других вариантов не было, деньги были очень нужны.

Примерно в этот же период меня утвердили на роль принцессы Анны Византийской в фильме «Рыцарский роман». После того, как на экраны вышел «Рыцарь Кеннет», это было неудивительно, я неплохо смотрелась в роли исторической героини.