– И правильно бы сделала! Рабовладелец чертов! – Дуться глупо, но остыть не выходило.

– Покровитель и учитель, балда.

– Хитрый засранец! Вот возьму и откажусь. – Надо взять себя в руки, надо, ведь все его доводы весомы и логичны. А то, что он меня просто перед фактом поставил, не посчитав нужным сделать участником обсуждения собственной судьбы… ну, тут тоже уже глупо обижаться. Так-то и мама с бабулей те еще болтуньи. Ни словом же никогда о нашей чудной наследственности не обмолвились за всю мою жизнь, а знаниями, видать, немалыми обладают, иначе как сходу на деловые переговоры по моему пристройству перешли. Мы двадцать минут как приехали, и сколько я там в мире грез, мечтая забыть все и дома осесть, провела.

– Ты лучше возьми и поцелуй меня еще разочек, и сразу отпустит, – вернулся к своему насмешничеству ведьмак. – И отказаться ты не можешь, если твои старшие в роду решат.

– Моя мама и бабуля никогда не станут меня принуждать к чему-то, чего я сама не захочу. В нашей семье такое не принято, выкуси, Лукин, – зыркнула я на него исподлобья, злясь на то, что, стоило ему упомянуть о поцелуе, меня молнией-воспоминанием прошило о своем недавнем пробуждении.

– Ну и чего тогда ты завелась, василек? Нет так нет, я же не навязываюсь. Но ты же умная девочка у меня, и сама не откажешься, а значит, и твои близкие согласятся.

– Не спеши меня присваивать, – буркнула, смиряясь.

– А вот тут, извини, не соглашусь. Учитывая движняки вокруг твоей персоны с самой первой минуты, поспешить явно стоит. Кончай дуться, Люськ, я же не кота в мешке предлагаю, а четкий договор, где мы пропишем все границы, права и обязанности и взаимные выгоды.

– Вот насчет выгод для тебя я нисколечки не сомневаюсь. Ты своего не упустишь.

– Во-о-от! А я тебе уже говорил, что выгоду предпочитаю во всем материальную и меняться не намерен, так чего ты щекотишься, василек?

– Не прикидывайся! Я злюсь не потому, что ты пытаешься извлечь из нашего взаимодействия выгоду, а потому, что ты вот так запросто дуришь меня, не врешь, но и не говоришь ничего… ну, почти ничего или только то, что считаешь нужным и выгодным. Вы с Волховым в этом одного чертова поля ягоды.

– Не равняй нас, ясно? Поверь, у меня на уме совсем не то, что у этого… – Данила однозначно собирался охарактеризовать Егора очень нелестно, и даже подозреваю, что нецензурно, но тут снизу раздались шаги. – И пора бы тебе и вовсе перестать вспоминать о нем, Люська. Захотела – поимела, нельзя иметь – в топку.

– О, то есть ты еще своими опекунскими правами будешь пользоваться, чтобы указывать мне, с кем встречаться? – зашипела я снова, вытягивая при этом шею и силясь рассмотреть, кто же там поднимается.

– Люська, когда я твоим опекуном стану, то тебе еще долго будет не до встреч романтических, а потом, глядишь, и поумнеешь уже, – шепнул коварно прямо мне в ухо Лукин и прихватил губами мочку уха, пользуясь тем, что я отвлеклась.

Я оттолкнула его, вздрогнув от прикосновения, и раздраженно зыркнула, но тут наконец увидела бабулю, что неторопливо поднималась по лестнице, и кинулась ей навстречу.

– Кровиночка ты ж моя бедолажная, – всхлипнула бабуля, протягивая ко мне руки. – Ох, горюшко-горе, не удержали запоры из землицы родной силу, не судьба тебе, стало быть, пожить по-людски!

– Ба, только не плачь, все хорошо же пока, – пробормотала я, сжав ее в объятьях и поцеловав в щеку. Снова защемило внутри, запахло детством и беззаботностью, давним счастьем безотчетным, безвозвратным, которого взрослым людям уже не видать. Потому что в детстве есть это волшебное сегодня и сейчас, а будущее где-то там. А повзрослев, мы почему-то вечно этим самым будущим и его проблемами озабочены, а сиюминутного сегодня больше не ценим.

– Да чего ж тут хорошего, Люсеночек. Раз вылезло оно на волю, то тебе теперь горемычной отдуваться за всех нас, поживших спокойно. А сколько трудов-забот-то впереди, ой-ей-ей! – И она снова всхлипнула, обнимая меня покрепче, отстранилась и погладила ладонями по щекам. – Ну да ничего, ты у нас всегда была упрямая и непоседливая, так что справишься, сможешь.

– Тем более справляться ей сразу же предстоит не одной, – влез в наш разговор ведьмак. – Здравствуйте, меня зовут Данила Лукин, я близкий друг Люды, и мы с ней своего рода …

– Ведьмак ты, вижу я, – оборвала его бабуля, мигом став строгой. – Что за стезя у тебя, Данила Лукин?

– Э-э-эм… – внезапно замялся вечный насмешник и заозирался. – А может, мы в квартире дальше поговорим? Так-то тема не для чужих ушей.

– А пойдем поговорим, тем более я тут вам к столу вареньица из землянички лесной принесла. Вы такого в городе ни за что не найдете, сколько ни рыскай.

И вот сцена повторяется: мы с Данилой сидим за столом, он, щурясь от удовольствия, хлебает чай с тем самым вареньем вприкуску, я наконец принялась за мамины волшебные сырники, мама же чего-то еще колдует над плитой, а бабуля уселась напротив и переводит взгляд с меня на Лукина и обратно.

– Уфф! – выдохнул ведьмак, стирая пот со лба салфеткой. – Вот это я напился горячего с вкуснятиной. Спасибо огромное за угощение и гостеприимство.

– Употел, смотрю. Это хорошо, земляничка лесная она пот хороший гонит и от хвори всякой лечит, – начала бабуля привычным мне воркующим голосом и вдруг резко сменила тон. – А ну-ка, расскажи нам теперь как на духу, ведьмак, какие такие планы ты на нашу Люсеньку понаудумывал, и не будет ли ей от того худа?

У меня от услышанного и грозности в голосе родственницы и сырник обратно на тарелку шлепнулся, и челюсть отвисла.

– Что за… – начала я, но монотонный какой-то голос Данилы заставил замолчать и ошеломленно на него уставиться.

– В сердце мне запала она. Как увидел, так и пропал. Собой ее окружу. От всех огорожу. Любовью заслужу. Замуж позову. Дом – полную чашу дам.

Он весь выпрямился, уставился перед собой остекленевшими глазами, говоря короткими фразами.