что в тенях эта скотина с необычайной лёгкостью выпутывается из моих щупалец и пропадает. Совсем пропадает. Спасается бегством, понимаю я. Это существо умеет в тени, умеет в них ходить, ничуть они ему не страшны и не опасны. Ничего так себе, да?

Последним осознанным усилием я вываливаюсь обратно в мир, и тут уже ноги меня не держат, и хорошо хоть, что рухнула я в сугроб, а не на лёд.

Боль никуда не девается, хоть я и не могу назвать повреждённое место. Сознание по-прежнему на грани, я ощущаю, как на лицо падают снежинки, слышу голоса вокруг.

— Куда делась-то? Матвей Мироныч, видели?

— Нет, Ева, не видел. Не успел.

— Так же барыня его цапнула своей серебристой верёвкой, цап — и нету, вместе с ней провалилась. А потом обратно вывалилась, только уже одна! — а это Надежда.

— Лушку зови, где она там ходит? Несите её в дом!

— Ридикюль, ридикюль-то её не забыть, вон там валяется!

— Как так вышло-то?

А дальше я уже не слышу, потому что боль скручивает так мощно, что сознание уходит, уходит совсем.

19. Разумный демон

19. Разумный демон

Соколовский два дня бегал по Москве и беседовал с разными людьми. Некоторых он знал сам, некоторых ему сосватал Афанасий Александрович. Правда, пока успеха все эти разговоры не имели — потому что все части истории, состыкованные вместе, никому не давали полной картины. Могли объяснить отдельные детали — что нет крови в теле, что не отвечает на призыв некроманта — но в целом не складывалось.

На третий день Афанасий Александрович позвал на обед, сказал — зазвал ещё одного знающего человека, пусть послушает. И Болотников вызвал как раз перед тем обедом, только и оставалось времени — коротенько выслушать новости.

— Слушай, может быть — и пригодится что. Вообще мне об этой штуке ещё третьего дня рассказали, да я дурак, отмахнулся, подумал — бабские бредни. Ты ещё тогда до нас не доехал, и я сам тоже первый всего год служил.

А дальше Соколовский услышал изумительную историю о чудище заморском, которое везли по Транссибу куда-то на запад. И потом — о драке под снегом на городской улице.

— Мы тут со вчерашнего вечера на дыбах — потому что не поняли, куда оно в итоге девалось. Ольга твоя сказала, что сбежало от неё в тенях, а она держала крепко, я сам видел, сильна она, что и говорить.

Лёля не отвечала — со вчерашнего вечера. Соколовский дёргался, потому что — а чего она не отвечает? Но успокаивал себя — что устаёт на службе, спит и не слышит его вызов. Или ещё там чем занята, кто знает, какие внезапные внезапности на неё свалились?

А оказывается — она там сражается с чудищами? Вместе с Болотниковым?

— Что с Ольгой? Не могу дозваться второй день, — спросил он сурово и строго.

— Так погрызли её, лежит. Зимин говорит — восстановится, но сегодня ещё спать, вот и спит.

— То есть — погрызли? Эта тварь ранила её? — да что там у них такое происходит⁈

— Не вполне. Физически она в порядке, там сложности с магической силой. Не целитель, не объясню. И не некромант. Но она жива, и завтра уже должна на ноги-то подняться. За ней смотрят, там целая толпа желающих, так что — всё, что нужно, сделают.

Соколовскому больше всего на свете захотелось всё бросить и рвануть обратно в Сибирск, но… ладно, успеется. Если за Лёлей приглядывают, то и пусть, и пусть смотрят хорошенько. А он доберётся сегодня же, но чуть позже.

— Мироныч, у меня тут ещё одна встреча. Я не уверен, что принесёт пользу, но схожу и послушаю. А потом кликну тебя, портал откроешь? Быстрее будет, чем моими путями.

— Открою, — кивнул Болотников.

Вот и славно. А пока — быстрый взгляд на себя в зеркало, и вперёд.

Московский отцовский дом в последние годы стоял пустым, но в нём жил пяток человек из прислуги — приглядывали, топили, проветривали, убирали пыль. Соколовский свалился, как снег на голову, ему открыли пару комнат, и боязливо поглядывали — чего захочет барин. Барин хотел только ночевать, да чтобы одежду чистили — а даже кормился снаружи. Вот и сейчас — сказал, что уходит, будет неизвестно когда, и потом сразу же отбудет обратно к месту службы, и ему разве что боязливо поклонились.

В кабинете профессора Пуговкина собрались знакомые лица — зять Аркадий Ракитин, младший сын Авенир, Яков Львович Мышинский — чиновник-некромант из министерства внутренних дел, ректор Павел Павлович Мезенцев, и неизвестный Соколовскому маг почтенного возраста, очевидный универсал, как и Мезенцев.

— Ну вот, все и собрались, — кивнул хозяин, увидев Соколовского. — Это у нас автор интересного запроса, надворный советник Соколовский, Михаил Севостьянович.

— Сынок Себастьяна Михайловича, что ль? — незнакомый маг взглянул с интересом. — Хорошо, хорошо.

— Он самый, верно. А это князь Бельский, Фаддей Петрович, — Афанасий Александрович взглянул на князя с уважением. — Любитель загадок из области магической теории и разных магических редкостей.

О Бельском Соколовский слышал — как об артефакторе, собирателе редкостей, простых и магических, и дипломате, лет надцать как вышедшем в отставку и наконец-то посвятившем себя всего целиком любимой коллекции.

— Если кто и может пролить свет на твою, Миша, тёмную историю, так это только он, — продолжал Пуговкин. — И пока там дамы ещё не позвали нас к столу, самое время рассказать Фаддею Петровичу, что да как. И мы ещё разок послушаем.

— Так вот новые факты подъехали, — усмехнулся Соколовский.

— Когда успели? — деланно удивился Мышинский. — У вас же там, в глухой Сибири, новый человек раз в месяц, а новостей и того меньше.

— Хорошо бы так, Яков Львович, — покачал головой Соколовский. — На самом деле — немного больше и немного чаще. Болотников связывался, он и рассказал.

Дальше пришлось пересказать историю о заморском чудище в посёлке Тельма, случившуюся восемь лет назад. В тот год сам Соколовский еще не был не то, что в Сибирске, а и на службе в целом, потому что добирал знания и впечатления в Паризии, на тамошней кафедре некромантии. Сейчас, к слову, профессор Саваж не смог помочь ему ничем — он тоже, как и профессор Пуговкин, не сталкивался раньше с таким дивом.