Изгородь встала перед ними из ниоткуда, словно вот-вот прорезалась из-под земли. Ветер зло трепал обережные ленты. Всё так, да не так: чужие места, ранняя весна вместо середины лета, даже сами жерди как будто другие – ниже, тоньше, белее. Драган остановился, не заступая за межу. Яр растерянно на него оглянулся.

– Дальше сам пойдёшь, – строго велел волхв. – Наказа моего не позабыл?

– Не позабыл, – Яр качнул головой. – Что там будет?

– Сперва страж, а потом и черта.

– А за ней?

– А за ней – сам увидишь. Ступай, малец. Боги тебе в помощь.

– Боги тебе в помощь, – повторил Яр едва слышно.

Две сотни дней! В краю, где всё чужое, невесть какое… Слышат ли тамошние боги людские молитвы? Смогут ли, захотят ли его уберечь? Волхв хмурит седые брови; надо идти. Яр шагнул к изгороди, зачем-то тронул гладкий бок столба. Тёплый, как человечья плоть.

Страж явился тут же, у самой межи. Плакальщик, могильный сиделец. Длинный, тощий, с глазами колкими и синими, как заморские драгоценные камни; сам весь белый, одни только щёки чёрные от пролитых когда-то лукавых слёз. Оглядел Яра равнодушно, разомкнул бледные губы:

– Почто пришёл?

Нельзя его бояться. Ничего дурного он не сделает. Яр здесь по праву, а как говорить, Драган его научил. Оглянуться бы, да потом не хватит духу повернуться обратно…

– Уйти через черту, – громко, как сумел, сказал он. – Не держу ни зла на душе, ни оружья в руках. Как долг свой исполню, вернусь тою же дорогой.

Плакальщик молчал. Глядел на него, будто искал обмана. Такие, говорил Драган, умеют чуять что волхва, что чародея, что простого человека; кого надо, отвести назад за межу, кого надо – пустить дальше. Вдруг не признает? Скажет – уходи, не след тебе… Плохо тогда: от клятвы ведь не избавишься…

– Ступай, – шепнул ветер в ветвях. Плакальщик растаял, как не было; только трава осталась примятой.

Шаг, шаг, ещё шаг… Невесомый звон отдавался в груди, вторила ему стучащая в висках кровь. Сорваться бы на бег, дать волю тянущему жилы томлению! Из одного лишь упрямства Яр шёл медленно, слушая собственные тихие шаги. Ледяное дыхание зимы холодило ему лицо. Вот уж скоро… Совсем рядом… Может, шаг ещё или два…

Хлестнула по ушам оглушительная тишина, и ничего не стало. Душная чернота, пустая, хищная, разом выпила все силы. В ней нечем дышать, нечего видеть, не на что опереться и некуда ступить. Нет даже боли, хоть Драган и говорил, что она будет. Теперь Яр знал: за холодной чертой притаилась смерть.

Только старик учил: у волхва две погибели.

Вспыхнуло в груди выжженное было дыхание. По широко раскрытым глазам ударил свет – словно бы целое солнце зажглось совсем рядом, раскалённое, беспощадное. Яр зажмурился и упрямо стиснул зубы. Он-то думал, что приучился терпеть боль, а теперь хотелось хныкать, как несмышлёнышу… Прижав к лицу ладони, он укрылся от жгучего света, спрятал стыдные слёзы. Пройдёт. Другие-то ходят через черту, и ничего…

Яр сам не знал, сколько простоял так, дожидаясь, пока прекратит волноваться земля под ногами, пока глаза перестанут бояться света. Здесь – где бы то ни было – лежал вокруг предвечерний сумрак; должно, путь через черту, показавшийся не длиннее мгновения, занял на деле без малого день. Лес вокруг одет молодой листвой; шелестит в ветвях случайный ветерок. Кругом прохладно и безмолвно. Холодную черту обходят десятой дорогой и живые, и неживые; лишь тех, кто может её пересечь, манит её зловещая близость. Яр оглянулся через плечо; ничего не увидал, кроме такого же, как везде, леса.

Не надо здесь долго стоять.

Он пошёл прочь, держась так, чтобы черта всегда оставалась у него за спиной. Яр не понимал, идёт ли на юг или на север, к человечьему жилью или вдаль от него – одно верно: он уходил от края мира. Наверно, силы стали к нему возвращаться: вновь что-то тоскливо потянуло назад, к черте. Яр упрямо шагал дальше. Уж давно должна была быть межа, а её всё нет. Стали слышны обыкновенные лесные шорохи; чаща оживала, редела, наливалась тёплым закатным светом. На древесных стволах кое-где виднелись яркие цветные пятна – должно, метки, как у охотников, только больно уж заметные. Яр выбрал алые и шёл вдоль них едва различимой тропой.

Торопливые лёгкие шаги он услыхал издали. Тот, кто шёл через лес, не таился; навряд ли охотится. Яр на всякий лихой случай отступил за широкий ребристый ствол – дерево было точь-в-точь как вяз, только кто его тут знает – и опасливо выглянул, щурясь на обманчивый сумрак. У него сейчас и сил-то не хватит что-нибудь сделать… А близ холодной черты и вовсе поди удержи в узде своенравные чары! Одними губами прошептал он короткую молитву к Премудрому. Вдруг услышит в чужом краю?

Из-за деревьев показалась невысокая женщина с волосами рыжими, как пламя, и Яр сразу понял: она – та, про которую говорил Драган. Одежда на ней была мужская; всем известно, что в штаны да рубаху рядятся только те женщины, которых Премудрый наделил даром – чтоб сподручней было мерить шагами дороги и на неживых охотиться. Выходить из своего укрытия Яр не спешил. Побаивался.

– Эй, – громко позвала волхвица – туда, где остался край мира. Голос у неё был звонкий, властный. – Есть кто? Ау!

Яр не ответил. Она что-то злое сказала себе под нос и устало отбросила со лба огненные пряди. Должно, очень спешила.

– Чёртовы пробки… Эй! Я здесь!