— О, ясноликий, — не сразу ответил Чандра. — Это бхикшу[22], он отказался от наслаждений и стремится к совершенству. Он безучастен к миру и живет подаяньями.

— Вот как?.. — заметно оживился Сидхартха. — Это хорошо. Это вселяет в меня надежду. Я хотел бы последовать его примеру. Всякая духовная жизнь выше той, что существует в мире бывания. Это жизнь Амриты, и она зовет к добру… — Он помедлил, сказал твердо: — Я не ограничу моей жизни дворцовыми удовольствиями, не отмечу путь кровавыми завоеваниями, как случалось с другими. Я посвящу свои дни поиску облегчения жизни народной. Про меня говорят, что я стану Освободителем от страданий. Так я стану им!..

Он вздохнул, мысленно увидел Ясодхару и маленького смуглолицего Рахулу с такими же, как у отца, большими глазами, с тем же высоким и бледным лбом и черными курчавинками в волосах, все что-то бормочущего, быть может, хотя и не осознаваемое его существом, к чему-то извечному обращенное. Ах, сколько же радости испытал Сидхартха, когда родился сын! А как переживал, когда жена носила его во чреве, как беспокоился за нее и не спал ночами и просил у всемогущего Браму милости! И что же, отказаться от этого и уйти? Уйти, не зная, удастся ли вернуться? Стоит ли дело, которому отдает себя, такой жертвы? Не раздавит ли она его, не превратит ли в слабого, безвольного и уж ни к чему не способного, ни к какому деянию человека?..

Он в тысячный раз спрашивал у себя про это, и дух его не находил покоя, пребывал в постоянной подавленности.

Сидхартха пришел во дворец, но не пожелал никого видеть, хотелось уединения, в душе словно бы зазвенела какая-то струна, вот натянулась упругая, неугибчивая, и — выплеснула из сердца, из глубины его все в нем обжигающие слова:

«Человек со связанными руками

Не сможет никого освободить,

И тот, кто лишен зрения, не покажет дороги путнику.

Освобождает тот, кто свободен,

А дорогу показывает зрячий.

Что значит молодость?

Она преходяща, как поток с горы,

Вначале течение ее быстро и сильно, а потом ослабевает.

Легче уйти из семьи, когда молодость покинет тебя,

Но трудно это сделать, когда ты в расцвете сил.

Все же сделать это надо,

Чтобы исполнить завещанное тебе…»

Он вошел в покои и увидел на широком ложе разметавшуюсяво сне Ясодхару и вздохнул. На сердце все словно бы закаменело от боли и удушливого утеснения. Он недолго медлил, вышел из дворца, оказался в парке под высоким ветвистым деревом, кажется, сандаловым, опустился на землю и предался размышлениям. Он сделал это неосознанно, как бы помимо воли, зато в согласии с какой-то иной волей, впрочем, она соответствовала его сердечному настрою.

Стояла изглубленно синяя на самом верху неба, здесь же глухая и темная ночь. Сидхартха думал о жизни и смерти, между ними прослеживалась упрямая связь, и нельзя было порвать ее, эти два начала напоминали две реки, они текли рядом и были связаны множеством ручейков, которые и есть угасшие человеческие жизни. Так все и представлялось, по первости это пугало, но по мере того, как мысли делались глубже, обостренней, он начал успокаиваться, и вот наступил момент, когда что-то сродни смирению или умиротворению снизошло на него, на сердце стало нетревожаще и даже как будто сладко. В нем, в душе его почувствовалась растворенность, словно бы он уже не был человеком, а рассредоточился в пространстве, хотя тело еще пребывало на земле, дух охватывал множество миров, населенных существами божественного происхождения. И вот, пребывая в таком состоянии, умственный взор Сидхартхи обратил внимание на высокого старца с горделиво поднятой, ослепительно белой головой.

— Ты кто?.. — спросил Сидхартха.

— Я шрамани, — ответил старец твердым голосом. — Я покинул свой дом, чтобы найти дорогу к освобождению. Но я не нашел ее, зато понял, что все устремляется к смерти, лишь истина вечна, неизменны и слова просветленного Будды.

— Я потерял уверенность в том, что можно обрести спокойствие в мире, где над всем возвышается страдание. Меня не увлекают земные удовольствия, чувственность ненавистна мне и даже само земное существование наскучило.

— Истинно сказано, где есть зной, там не утрачена возможность холода. Где велики страдания, там непременно есть и возможность, наивысшая среди всего, обрести блаженство. Ибо кто страдает, тот и отмечен будет.

— Ты так думаешь, о, почтенный?

— Да, я уверен в этом. А еще я уверен, что ты найдешь, должен найти озеро, расцвеченное лотосами, имя тому озеру, неизменному в вечности, — Нирвана. Но если ты не станешь по какой-либо причине искать, то знай, вина не в нем, обозначающем бессмертие. Когда есть путь к освобождению от страданий, а человек не воспользуется известной ему тропой, то виновата не тропа, но человек… Когда человек страдает от тяжелого недуга и не хочет воспользоваться услугами врача, разве причину надо искать во враче?.. Точно так же, если человек обуян злобными желаниями и не ищет духовного озарения, разве тут повинно озарение?..

— Я знаю, что отыщу озеро по имени Нирвана, — сказал Сидхартха. — Но отец постоянно говорит, что я молод и мой пульс бьется слишком сильно, и суровая жизнь шрамани не для меня…

— Время для поиска истины не определяется возрастом ищущего.

— Да, да!.. — воскликнул Сидхартха. — Наступило время порвать с тем, что может воспрепятствовать мне достичь полного озарения.

— Иди и исполни свое назначение, — сказал старец. — Ты Бодхисаттва, ты Будда, ты призван просветить мир и установить праведность в отношениях между людьми. Ты будешь царем истины.

— Хорошо, о светлоликий! И да свершится по твоему слову!

— Если даже молния обрушится на твою голову, не отступай от своего предназначения и веди людей по пути истины. Как солнце во все времена следует одной дорогой, не отступая от нее, так и ты не покидай тропы праведности. Будь настойчив в исканиях, и ты обретешь, что ищешь. Божественный свет воссияет над головой и небесная мудрость направит твои шаги.

— Я так и сделаю, — сказал Сидхартха. — Я пробудился для истины и исполню то, что завещано мне. Я порву те связи, что соединяют меня с миром, и покину родной дом и стану искать дорогу к освобождению человека от страданий.

Он вернулся во дворец, когда уже рассвело, зашел в покои Ясодхары. На невысоком из черного дерева тускло поблескивающем столике горела лампа, заправленная благословенным маслом. В широкое, под потолком, незашторенное окно вливались утренние лучи и касались лица Ясодхары, взблескивали