И теперь… понятия не имела, что со всем этим делать, и куда приду в итоге.

- Винсент, - все же прошептала я, - ты же… правда, ничего такого?

- Совсем ничего, - весело ответил он, - клянусь, вот ничего такого. Доброго утра тебе, моя радость.

И в глаза брызнул солнечный свет.

Мастер Брист оказался знатным мучителем, а я уже и начала забывать, как это – трусцой за водой по холодку, когда солнце только-только взошло, и пахнет не пылью, взбитой на дороге, а травой, росой и туманом, спрятавшемся в овраге.

Итак, мы бежали. Мастер Брист заставил нас одеться легко, только штаны, рубашка и легкие башмаки. Мне их выдали накануне, и я долго и с изумлением рассматривала легкий пористый и гибкий материал, из которого была вырезана подошва. Поставив нам задание, обежать среднее кольцо замковой стены, сам Брист уселся на большой камень-валун, неведомо кем завезенный во двор и невозмутимо раскрыл небольшую книжечку, где грифелем делал пометки.

Вот мы и бежим, как сказал Орнус Брист, чтобы укрепить тело и закалить дух. Альберт – впереди всех, ноги едва касаются земли, а я думаю, что он жульничает, прибегая к своему второму дару и позволяя воздуху просто себя нести. Я – следом. Мне нетрудно бежать, я привычная. А Габриэль и ар Мориш плетутся позади, потому что ни он, ни она совершенно не приучены к таким вот пробежкам.

После того случая, с выпоротой задницей, его герцогство старательно делает вид, что меня больше нет. Даже не смотрит в мою сторону, вернее, изо всех сил притворяется, что не смотрит. А я временами ловлю его тяжелый, неприязненный взгляд, но стоит только обернуться – и снова он напускает на себя ледяное равнодушие. Как ни странно, мне почему-то его жалко. Несмотря на все эти дурацкие и обидные выходки, несмотря на то, что он не изменился ни на чуточку. Я нутром чувствую в нем какой-то надлом. То ли порка на него так подействовала, то ли он всегда таким был, а я не замечала этого под напускной бравадой. Опущенные уголки губ, ранняя морщина меж бровей, вечно напряженные плечи, поднятые, словно ожидает удара от неведомого противника. Впрочем, что удивительного? Хорша его знатно гоняла. А перед этим убила Геба. Эх, поговорить бы с ним, вдруг помиримся? Но решимости не хватает. Мне кажется, что он посмеется надо мной, или в очередной раз назовет как-нибудь обидно. А мне больше не хочется, чтобы меня обижали. Устала я от этого. Хочется тепла. А в ар Морише – только лед, колкий, жалящий, он живет в его синих глазах, и я не вижу там ничего, кроме зимней стужи.

Я бегу, перебирая ногами, смотрю на редкие кустики зеленой травы, что пробиваются сквозь гравийную насыпь, а сама…

Сама – там, в моих запретных снах.

Глупо все это, правда? Влюбиться в человека из снов. Целоваться с ним во сне. В том, что у меня к нему любовь, я уже не сомневаюсь. Это плохо. Ужасно. Так не должно быть. Но я точно знаю, что вот оно – уже есть, явилось, особо не спрашивая моего мнения. И самое жуткое – то, что я понятия не имею, чем все это может закончиться. Он – Князь Долины, а я – сноходец.

После того поцелуя на островке Винсент возобновил наши занятия и, казалось бы, ничто больше не напоминало… Только вот больше не сидел он по ту сторону стола. Теперь он приволок кресло ближе ко моему, садился рядом, брал книгу и клал ее себе на колени. В результате этой коварной тактики мне приходилось наклониться к страницам, и, хоть я и сидела в отдельном кресле, Винсент с невозмутимым видом приобнимал меня за плечи и начинал выписывать подушечками пальцев огненные вензеля. Сквозь ткань. Но снилось мне это так, что все внутри сжималось в тугой, пульсирующий, раскаленный узел. Где-то там, под ребрами. Так, что даже дыхание сбивалось, губы пересыхали, буквы перед глазами прыгали и сплетались совсем не в том порядке, в котором положено.

- Внимательнее, пожалуйста, - мягко журил Винсент, а сам руку и не думал убирать, а я, пунцовая, блеяла что-то невразумительное, но в мыслях была не с очередным славным правителем и его добродетельной супругой, а с этим искусителем – да пусть он хоть трижды князь Долины.

Мне хотелось закрыть глаза и просто ощущать мягкие, порхающие прикосновения. Это было так приятно, так необычно. Вспоминая, как хватал меня Дэвлин, а потом – ар Мориш, я не могла себе уяснить: как же так? Почему прикосновения одних вызывают лишь отвращение, а легкие, прямо-таки манящие касания Винсента делают тело мягким и совершенно безвольным? Вывод напрашивался только один, и он совершенно не утешал.

Это какая-то ненормальная любовь и неправильные встречи – только во сне и без обещания что-то изменить… А спрашивать я не решалась. Наверное, у Винсента были очень веские причины оставаться в Долине Сна.

***

- Ну прямо затишье перед бурей, - сказала Габриэль.

Она, в ночнушке, сидела на краю кровати и, расчесывая на ночь волосы, болтала босыми ногами. Горящая свеча – единственная, у нее на тумбочке – выхватывала из темноты ее лицо и отражалась золотыми бликами в глазах. Я, свернувшись калачиком под одеялом, подперев ладонью щеку, наблюдала за ней. Глаза слипались. Мастер Брист еще утром выжал нас досуха, остаток дня я бродила по замку как хворый индюшонок, они всегда вечно всем болеют в деревне. Но в одном Габриэль была права: как-то подозрительно спокойно и тихо было в Бреннене. То неведомое зло, что убило ученицу, словно затаилось. И те, кто подбросил мне записку, не давали о себе знать. Ар Мориш, хвала Всем, тоже забыл о моем существовании.

- Я вот думаю, надолго ли все это, - задумчиво продолжила Габриэль, - вот такое спокойствие… Оно мне не нравится.

Помолчав, она жалобно посмотрела на меня и сказала:

- Это все предчувствие, Ильса. Дурное, сидит под сердцем. Мне все кажется, что скоро произойдет что-то неприятное… Тебе так не кажется?

Я мотнула головой. Не знаю, что думать. Я ведь здесь с самого первого дня как на иголках, столько всего. А после того, как нашла кулон – тут я механически нащупала его под сорочкой – так и вообще, даже предположить не могу, что будет завтра. Габриэль отложила на тумбочку расческу и принялась заплетать косу – толстую, почти в руку толщиной.

- Я никогда тебе не рассказывала раньше, - ее голос звучал приглушенно, огонек свечи подрагивал от легкого сквозняка, и тени прыгали по стене, бесшумные черные тени. – У меня был брат, Ильса, старший братик. Я его очень любила. Он был единственным, с кем можно было подурачиться. Или, когда он меня водил в парк, то позволял играть с другими детьми, понимаешь? С самыми обычными детьми… В общем, мой любимый братик.

Она судорожно выдохнула и, резко дунув, погасила свечу. Комната погрузилась во мрак.

- Я его очень любила, - повторила Габи, и по дрожанию голоса я поняла, что она вот-вот расплачется. – Однако… Он крайне любил выпить. Когда выпивал, никого не обижал, просто засыпал – и все. Но пару раз ему становилось плохо, и лекари запретили ему пить. У него была какая-то болезнь, я сейчас даже не объясню, какая именно. Что-то с сердцем. В общем, Ильса, пить он и не думал бросать, но, знаешь, как-то настало такое время, когда Мишель всегда был трезвым. Это было так… необычно, и так приятно. Мне казалось, что весь он светится, до того хорошо и здорово с ним было. А потом… - тут она всхлипнула, уже не таясь, и выдохнула, - а потом он умер. Вот так, прямо за завтраком. Упал со стула на пол. И уже не дышал. И все тело синими пятнами пошло.