Дмитрий топтался на месте, не зная, с чего начать. Он взглянул на судью, листающего том уголовного дела. Потом на своего адвоката. Затем глухо произнес:

– Я никого не убивал.

Беликов поднял глаза.

– Вы будете отрицать факт того, что состояли в близких отношениях со свидетельницей Малининой?

– Да, буду, – он посмотрел на прокурора с вызовом. – Я никогда не спал с ней.

– Значит, свидетельница вас оговорила?

– Значит, так.

– А не подскажете, для чего ей это было нужно? – ехидно осведомилась прокурор. – Какая у нее корысть?

– Не понимаю, о чем вы говорите.

Прыгунова вздохнула и надела на ручку колпачок.

– Думаю, что все вы понимаете, Серебров. А скажите-ка, почему вы не задали ни единого вопроса свидетельнице, если знали, что она вас оговаривает? Просто сидели и слушали, как она обвиняет вас в нескольких попытках покушения на вашу жену.

– Я не хотел с ней общаться.

– Ну что же, вашей логике можно позавидовать, – усмехнулась прокурор. – А как быть с показаниями Константина Пескова, управляющего вашей супруги? Я так понимаю, он тоже вас оговорил?

– Разумеется. Он всегда меня терпеть не мог. Должно быть, ревновал к старухе.

– К старухе?! – Прыгунова несколько раз от удовольствия щелкнула ручкой. – Смотрите-ка, Серебров, у вас даже сленг с Малининой один. Вы оба называете Ингу Петровну старухой. Мне кажется, это о многом говорит!

– Протест, ваша честь! – поднялась Дубровская. – Прокурор пытается сделать выводы на случайном совпадении фактов.

– Разумеется, выводы мы будем делать позже, – заметил Беликов. – Но замечание прокурором сделано к месту.

– Спасибо, ваша честь! – бойко откликнулась Прыгунова, не прекращая терзать ручку. – С вашего разрешения я продолжу. Серебров, ну а как вы относитесь к показаниям вашей горничной, потерпевшего Вощинского, лодочника с Камышового озера? Хоть кто-нибудь из них дал суду правдивые показания?

– Нет. Вы собрали лживых свидетелей!

Прокурор с готовностью кивнула головой:

– Разумеется. Значит, все, что мы наблюдали в судебном процессе, есть не что иное, как спланированная акция ваших недоброжелателей? Можно сказать, заговор против невиновного Дмитрия Сереброва?

– Может быть, и так.

Прокурор завинтила ручку и довольно посмотрела на адвоката. Подсудимый был беспомощен, как щенок, только-только вставший на лапы.

– Скажите, Серебров, а осколки в своей гостиной вы все-таки подбирали? Или управляющий и тут сказал нам неправду?

– Подбирал, – угрюмо согласился Дмитрий. – Что с того?

– А зачем вы это сделали?

– Не выношу беспорядка.

– А почему не позвонили в милицию?

– А вы всегда звоните, когда случайно разбиваете чашку?

Прыгунова поджала губы.

– Если я обнаружу в своей гостиной следы крови и волос, то, представьте себе, именно так и сделаю. Но довольно препираться! Ответьте на последний вопрос. Кто и по какой причине убил вашу жену?

– Спросите у медиума! – зло ответил Дмитрий, садясь на место.

Прыгунова аккуратно записала его слова в свой блокнот и убрала в футляр ручку. Допрос был окончен.

– Ну что же, – захлопнул том уголовного дела Беликов, – судебное следствие подходит к концу. Рекомендую сторонам подготовить заключительные выступления. Прения состоятся послезавтра…

Прения – наиболее ответственная и волнующая часть судебного поединка. Прокурор, напустив на себя мрачную торжественность, произносит обвинительную речь, в конце которой предлагает суду конкретную меру наказания для подсудимого. Защитник, соответственно, собрав волю в кулак и взяв на вооружение все свое мастерство, пытается убедить суд в том, что его клиент невиновен и грядет чудовищная несправедливость. Стороны, как повара в ресторане, пытаются подать свое блюдо на суд жюри в наиболее соблазнительном виде, пересыпав его специями – едкой критикой в адрес соперника, украсив изречениями известных людей, народными мудростями и накрыв его крышкой до поры до времени, чтобы оно не утратило свой аромат. Судья, как капризный клиент, придирчиво осмотрит оба блюда, попробует на вкус, брезгливо отбрасывая в сторону все то, что плохо приготовлено, небрежно подано, и в конце концов соорудит третье, используя понравившиеся ингредиенты. То есть вынест свой вердикт. Вот только придется ли его блюдо по вкусу подсудимому?

Дубровская обдумывала первую фразу своей защитительной речи. Подперев щеку ладонью, она пристально глядела на лежавший перед нею чистый лист бумаги, словно желая, чтобы строчки появились на нем сами собой. Итак, о чем писать? Она старательно, красивым почерком, вывела заглавие: «Речь по делу Дмитрия Сереброва». Подумав немного, подчеркнула его жирной чертой. Получилось красиво.

Как она начнет? «Уважаемый суд! Судебное следствие подошло к концу, пора подводить итоги». Она на мгновение задумалась, потом зачеркнула фразу. Тоже мне, открыла Америку! Конечно, следствие закончено и пора излагать суду дельные мысли. Вот только, по непонятной причине, они никак не желали рождаться в ее голове. Конечно, она должна говорить о невиновности своего клиента, как и требует от нее адвокатская этика. Но, черт возьми, как сложно говорить о его невиновности, когда все до такой степени запуталось!

Показания Норы Малининой окончательно выбили Дубровскую из колеи, в которую она, как ни старалась, вернуться не смогла. Действительно, адвокат могла бы говорить о лживости одной, отдельно взятой свидетельницы, если бы в деле не было показаний других людей, упрямо твердящих о натянутых взаимоотношениях супругов. Даже если бы Лизе удалось расправиться со свидетелями, говоря об их предвзятости, неточности показаний, она бы все равно запнулась на проведенных по делу исследованиях. Отпечатки пальцев, генетическая и биологическая экспертизы – все подобралось как специально, только бы погубить ее клиента.

Да и он тоже хорош! Нет чтобы послушать адвоката и, не отрицая убийства, говорить о сильном душевном потрясении, вызванном неправомерным поведением самой потерпевшей. Ведь у них был шанс! Нашлись бы свидетели, которые подтвердили бы, что Инга Сереброва была несдержанна на язык, деспотична и скандальна. Вот обиженный супруг и схватился за кочергу, но найдите мужчину, у которого от таких оскорблений не помутится рассудок!

Лиза сердито отбросила ручку и отошла к окну. Там, в свете фонарей, серебрились дорожки парка, дремали укутанные снегом ели. Все казалось удивительным и волшебным. Будь она художницей, ей бы наверняка захотелось перенести подобную красоту на свой холст. Но ей не дано смешивать краски и выводить кисточкой тонкие линии. Как, по всей видимости, не удастся и выйти из этого процесса победительницей.