Коршунов придвинулся к ней. Поколебавшись, обнял за плечи. Почему-то рука ощутила не влажную ткань купальника, а тепло живой кожи. На миг он усомнился: возможно, и нет никакого купальника? Возможно, он нарисован на теле боди-краской с голографическим эффектом? Тимур постарался отогнать глупую фантазию. На его глазах медеанка надевала гидрокостюм, так что же ей мешает носить купальник? Она сама сказала, что это не табу. Однако надеть и носить не одно и то же…

– В прошлую нашу встречу ты задал вопрос, – голос девушки прервал его размышления. – Я отвечаю: «да».

Признание прозвучало так неожиданно, что Коршунов растерялся. Уточнил неуверенно:

– В смысле…

– Я твоя девушка.

Утренняя Роса смотрела на него не отрываясь. Ее лицо было так близко: темно-карие глаза, нос с красивой горбинкой, остро очерченный подбородок, жесткая челка на высоком лбу… и губы. Тимур знал, что должен сделать. Склонился еще ближе, притянул девушку к себе. Коснулся губами губ.

Признаться, он ожидал уловить в этом поцелуе нечто неземное: пряный аромат, таинственный трепет, вкус звездных морей. Ничего этого не было. Он целовал неумелые, напряженные губы подростка.

Он не заметил, как шевельнулись, обретая на миг объем, вытатуированные на спине медеанки ленты.

Впервые за все время работы в Особой Комиссии Марина отступила от истины, составляя экспертное заключение. Потому что не могла, не имела права быть объективной. Быть объективной означало не просто отправить старика Касслера на заслуженный отдых. Это значило отправить в небытие Кейптаунский институт, а вместе с ним и всю темпоральную физику. Марина пошла на умышленный подлог: сместила акценты с гносеологических проблем на межличностные. В итоге заключение попало в Этический Комитет, известный своим консерватизмом. Факт травли старого ученого был зафиксирован, двое ее организаторов лишились должностей и степеней «за поступки, несовместимые со званием ученого», что автоматически означало конец их научной карьеры. Еще пятеро самых активных подписантов получили этическое порицание, что тоже не способствовало росту авторитета. Касслеру предписано было больше внимания уделять подбору кадров.

Марина понимала, что без последствий для нее этот демарш не останется. Она ожидала звонка, а то и визита от Леппе – теперь уже бывшего заместителя по науке – или от Шершунова – теперь бывшего главного математика. Однако позвонила ей Ванесса Куваева, руководящая лабораторией темпорального воздействия на биологические объекты. Куваевой в «списке Валевской» не было, хотя она тоже числилась «настоящим индейцем». Марина сама не понимала, почему вычеркнула ее из чистового варианта заключения. Возможно, пожалела огненнокудрую красавицу, сумевшую к двадцати шести годам защитить две докторские диссертации – по биологии и физике.

– Здравствуй, друг Марина, – приветственная фраза далась Куваевой с трудом. Щеки ее пылали, глаза сверкали молниями. – Интересно, какой запах у иудиных сребреников?

Валевская закусила губу.

– Добрый день, друг Ванесса. Я не понимаю, о чем ты. Я эксперт и написала заключение, как посчитала нужным.

– Но почему?! Ты же была в стойбище, говорила со Спасителем. Ты сидела рядом с нами, была одной из нас! Я так думала… А потом – нож в спину. Что плохого мы тебе сделали, за что ты нас возненавидела? Лишь за то, что нам нравится быть индейцами? За то, что мы хотим жить здесь и сейчас, а не в каком-то ненужном прошлом или неизвестном будущем? Ладно, разберемся…

Куваева отвернулась, готовая разорвать коннект, и тут Марина неожиданно для себя спросила:

– Ванесса, что для тебя означает «быть индейцем»?

Рыжеволосая снова посмотрела на нее. Не просто посмотрела – смерила взглядом. Скривила в усмешке полные сочные губы.

– Бесполезно объяснять. Ты не поймешь.

– Почему я не пойму?

– Потому что ты такая же, как Касслер и ему подобные. Ты – старуха! Вот и доживай свои дни, – и отключилась.

Слова ударили словно пощечина. Щеки вспыхнули огнем, на глаза навернулись слезы. Захотелось немедленно перенабрать Куваеву и наговорить ей кучу гнусностей. А еще сильнее – бежать к зеркалу, выискивать новые морщинки вокруг глаз.

– Я не старуха! – крикнула она сама себе, благо стены кабинетов Особой Комиссии глушили любой звук. – Мне всего лишь шестьдесят! Это не возраст!

«А Куваевой – двадцать шесть! – парировал злой голосок в голове. – Для нее ты старуха, бабушка почти. И для других тоже. Даже для Лорда. Поэтому он не хочет больше спать с тобой в одной постели».

Она никуда не позвонила и не побежала. Сидела за письменным столом, закрыв глаза, и медленно, с расстановкой дышала. Успокаивалась. А потом позвонила в секретариат и попросила отпуск на две недели. Ей его дали охотно – кейптаунская командировка получилась нелегкой.

* * *

С Валерием она решила поговорить в тот же вечер, благо он был дома. И благо – Лорда дома не было.

Дверь в спальню сына оказалась не заперта.

– Валера, можно мне войти? Мне нужно поговорить с тобой. Это очень важно.

Нет ответа. Марина решилась заглянуть внутрь.

Сын спал, хоть час был еще не поздний. Полностью обнаженный, он вытянулся во весь рост на тигриной шкуре. Красивый, сильный, как эллинский бог. Вернее, как индеец.

Нагота взрослого сына смутила Марину, но она все же решилась войти. Слишком редко он ночевал в родительском доме, стойбище становилось для него домом. Кто знает, вдруг сегодня он спит последний раз в этих стенах?

Она присела, тронула Валерия за руку.

– Можно с тобой поговорить?

Он раскрыл глаза, быстро, как зверь, возвращаясь в явь. Сел.

– Говори, я слушаю.

Марина потупилась.

– Ты хоть набрось на себя что-то.

Губы парня дрогнули в усмешке. Он прикрыл чресла тигриной лапой, осведомился язвительно:

– Так достаточно? Или облачиться во фрак?

– Достаточно.

– Смешно. Ты видела меня голым миллионы раз. Ты носила меня на руках, мыла, кормила грудью. Да что там – когда-то я был частью твоего тела, ты выносила и родила меня! А теперь тебе стыдно на меня посмотреть. Что изменилось? Это ведь я, тот самый Валерик, твой сын. Какая разница, что мне теперь не четыре годика, а двадцать четыре? Вы смеетесь над табу и обрядами медеанцев, а сами навыдумывали сотни собственных «табу» и условностей. Причем совершенно бессмысленных, нелогичных и нефункциональных. Чем же вы тогда лучше индейцев?

– Валерий, а что для тебя означает «быть индейцем»? – проигнорировав колкости, Марина перешла к самому важному.

Парень задумался. Ответил, четко выговаривая слова: