Эта игра изматывала Соболевых больше, чем если бы тайное в один миг стало явным. Тогда бы им пришлось оправдываться, юлить, злиться и нападать, чтобы защититься. Это было бы невероятно сложно и малоприятно, но в конечном счете проще, чем постоянный контроль за ситуацией и страх разоблачения.

По университету витали какие-то слухи, но никто ничего не знал точно. Кто-то считал заметку типичной газетной «уткой», происками конкурентов и считал, что нужно подать на издание в суд. Большая часть университетского мира по-прежнему строила догадки, выбирая кандидатуры из числа морально неустойчивых профессоров. Досталось всем понемногу, даже самым старым заслуженным ученым, включая старика Андриевского. Им припомнили все грехи: несданные экзамены и зачеты, любимчиков из числа студентов, необъективное судейство на университетских конкурсах красоты. В общем, такая ситуация была только на руку Соболевым, поскольку позволяла Аркадию быть на равной позиции с другими «претендентами» и даже держаться среди них в тени. Но бесконечно так продолжаться не могло, и супруги Соболевы со страхом ждали, что же случится, когда правда выйдет наружу…

Съемки очередных передач на телевидении стали для Виктории источником постоянного стресса. Если раньше Соболева относилась к письмам телезрительниц по принципу «чужую беду руками разведу», то теперь переживала, имеет ли она моральное право давать кому бы то ни было советы. Ее собственный брачный союз трещал по швам, а она, сидя на удобном диване в студии, вынуждена была рассуждать на темы любви и преданности да еще тужилась давать рецепты семейного счастья. Сказать по правде, внешность ее тоже пострадала от житейских бурь, и теперь Алессандро, громко цокая языком, затушевывал тональным кремом темные круги под глазами и тщетно румянил свою любимицу, стараясь вернуть ей цветущий вид.

– Вика, солнышко, – щебетал он, припудривая ей лицо, – ты должна высыпаться, милая, если хочешь отстрочить появление первых признаков старения. Возраст, знаешь ли, не шутка. Тебе не восемнадцать лет, и каждая бессонная ночь чертит на твоем лице морщину. Мне кажется, ты взвалила на себя слишком много работы. Сбавь обороты, ты угробишь себя…

Еще пару месяцев назад упоминание о возрасте и морщинах было бы для Виктории серьезным потрясением. Но теперь, глядя в зеркало и понимая, что Алессандро прав, женщина не испытывала ничего, кроме усталого безразличия. Страдания не красят. Может, они и очищают душу, но при этом определенно калечат тело. Нервы ее тоже напоминали сейчас туго натянутые струны, и любое событие, даже не связанное с ней лично, выводило ее из состояния равновесия.

Как-то раз, читая письмо одной из зрительниц, опять-таки связанное с очередной изменой, Виктория не выдержала. Та женщина жаловалась на то, что ее муж после двадцати лет супружеского счастья сбежал от нее к ее же подруге, однако не прошло и года, как он вновь запросился назад.

– Милая Катерина… – Голос Виктории дрогнул, ведущая едва сдерживала подступающие к глазам слезы. – Я понимаю, как вам сейчас, должно быть, больно. Но найдите в себе силы, простите его. Ведь у вас четверо детей, им нужен отец… – Она вдруг подумала, что вовсе не то хотела сейчас сказать. – Хотя, с другой стороны, вам тоже нужен муж. Простить вы его сможете, но вот забыть его предательство – никогда. Каково вам будет каждый вечер укладываться с ним в одну постель и подставлять ему щеку для поцелуя, вспоминая, что совсем недавно он то же самое делал с другой? Конечно, вы будете сдерживаться, помня о том, что приносите себя в жертву ради детей. Но обида, как медленный яд, будет просачиваться в ваши отношения и отравит собой все. Так не лучше ли сейчас плеснуть чего-нибудь крепкого в рюмку, зажечь поминальную свечу и оплакать навсегда тех, кого вы потеряли: мужа и любимую подругу? Похороните их в своих воспоминаниях и начинайте жить заново. Ради детей. Ради самой себя… А впрочем, откуда мне знать, как вы поступите? Поступайте, как велит вам сердце, и плюйте на слова любого, кто скажет, что вы не правы…

Она закончила, но ей никто не аплодировал. Режиссер недоуменно переглядывался с оператором. Советы Виктории, к которым они уже успели привыкнуть, такие ясные и точные, похожие на инструкцию к стиральной машине, становились теперь все более путаными и противоречивыми.

– Я не знаю, можно ли давать в эфир такую вот муть про похороны и плевки, – тихо сказал на ухо оператору режиссер. – Да и ее совет – забыться за рюмкой, – мне кажется, не отвечает концепции передачи. Что, черт возьми, с ней происходит? У нее что, кто-то умер?

Последнее предположение показалось телевизионщикам наиболее похожим на истину. Виктория выглядела так, словно только что потеряла близкого человека и не успела его оплакать. В принципе так оно и было. Ее прежняя жизнь представлялась ей старым фильмом, уже снятым с проката и убранным на полку в архив. Будущее еще не наступило. Ну а настоящее, в котором лицо мужа рисовалось ей обычно в черной траурной рамке, было ужасно…

День, когда ее мать узнала обо всем, стал для Виктории еще одним потрясением. По нелепости, это случилось совсем не так, как она себе представляла. Не после воскресного обеда, когда они с матерью, оставшись вдвоем, убирали посуду. И не во время совместной прогулки на дорожке в парке, запорошенной первым снегом, когда так легко говорить о том, что тебя тревожит.

Много раз, прокручивая в голове предстоящий разговор, Соболева тщетно искала слова, способные смягчить удар, сгладить впечатление и хоть как-нибудь объяснить произошедшее. Виктория шлифовала фразы, оттачивая каждое выражение и напуская туману всякий раз, когда у нее не хватало слов. В конце концов у нее получилось повествование, которое могло бы стать образцом деликатности. Натуралистические подробности она благоразумно опустила, понимая, что ее мать ни за что на свете не будет присутствовать в суде. Вместо шокирующих подробностей Виктория собиралась обрушить на родительницу целый шквал своих предположений и догадок, выдавая их за выводы, сделанные следователем.

Но получилось все до нелепого просто. Профессор Андриевская, оставшись одна с внуками, решила отыскать в библиотеке дочери нужную ей брошюру. А вместо нее выудила обвинительное заключение, где на первой странице жирным шрифтом, черным по белому, было выведено имя ее зятя.

Когда в кабинет зашла Виктория, она застала мать лежащей в кресле. На полу валялся злополучный документ.

– Это что? – произнесла та потусторонним голосом.

Соболева сразу все поняла. Бросилась поднимать бумаги так поспешно, словно так же легко можно было убрать проблему.

– Виктория, дочка, я не поняла… Там написаны какие-то ужасные вещи про Аркадия, что-то сказано про изнасилование, может быть, мне попались на глаза материалы к ролевой игре со студентами?

Соболева проглотила комок. Момент для разговора настал.

– Это не игра, мама. У Аркадия на самом деле неприятности.

– Такой кошмар ты называешь неприятностями? – Старческое лицо госпожи Андриевской исказилось, как от пощечины. – Твой муж изнасиловал какую-то женщину, а потом ее убил?

– Не убил, мама, а только пытался, – брякнула Виктория и тут же поняла, что сморозила глупость. – Господи! Что я говорю? Женщина жива и здорова. Просто она пытается оговорить Аркадия, сделать все, чтобы он получил за свою глупость по максимуму.