– Ну что ж, лечение лучше начать в ближайшие сроки… Вы обратились к нам вовремя. Некоторые запускают речь до такой стадии, что потом, простите, всякая лингвистика бессильна. Варвара рассказала вам про нашу методику?

– Мне друг мой рассказывал, Миша Нестеров. Он это… ну типа еще хуже меня был. А к вам сходил, теперь, грит, все просто супер. Он теперь, как бы, у вас, это, торчит, все время грит, типа дела в клинике…

– Нестеров? – Врач посмотрел на него с удивлением. – Пациента помню, безусловно, но я не видел его с тех пор, как выписал…

– А… ну типа я че-та не так понял… Извиняюсь. А че там насчет методики?

– Лечение у нас, – доктор прихлопнул рукой некстати зазвеневший телефон, – основано на нейролингвистике. А еще мы используем творческий подход.

Как у любого уважающего себя корректора, от слова «творческий» у Шульца заныло в животе.

– Сначала, – продолжал доктор Х, – мы восстанавливаем навыки распознавания лингвистических объектов и синтаксических конструкций. Потом, когда пациент достаточно восстановится, начнутся лечебные тренировки тех структур сверхсознания и подсознания, которые отвечают за грамотность. Что же до слов-паразитов, то здесь мы используем медикаментозное лечение…

Тут он заметил, что Шульц клюет носом.

– Однако прежде всего, – сказал он, – прежде всего мы избавим вас от страха. Что мешает нам писать правильно? Страх. Мы подсознательно боимся учительницы русского, которая в детстве била нас указкой. Или штрафа от корректоров. Или просто – последствий, если напишем что-нибудь не то. Нас хорошо научили бояться – но ведь этот страх чаще всего надуманный…

– Ну это вообще супер, – сказал Шульц. – Док, а можно вопрос? Чего это у вас такое с именем?

– Стиратель, – вздохнул врач. – Как выражаются корректоры, я «попал под перо» какому-то недоброжелателю. Что ж, как видите, и так можно жить…

* * *

Дантес решил сходить к бабке – той, к которой от отчаяния обратилась мать Нестерова. Бабка Арина жила по знакомому адресу, на безнадежном городском отшибе; и только добравшись туда, Валентин понял, откуда знает это место.

Бабка Арина, в миру – Наталья Васильевна Даль, работала редактором, до того как уйти на пенсию. Не в КОР, а в обычном издательстве, в одном из самых спокойных отделов – отделе классики. Вот только книги выходили довольно странными – там изменялись детали, порой незначительно, а порой так, что у всего текста менялся смысл. Корректоры добрались до нее далеко не сразу: отчего-то казалось, что в переизданных текстах все именно так, как и должно быть.

В конце концов редактор призналась, что изменения ей подсказывали сами авторы, материализуясь то в кабинете, то у нее дома на кухне, где она доделывала «горящую» правку. Ее прабабушка считалась в своей деревне ведьмой, и, видно, что-то от ее дара досталось самой Наталье Даль. У классиков было сколь угодно времени, чтобы переосмыслить и подчистить свои произведения, – и теперь они являлись к своему редактору, требуя необходимых правок. Когда ее взяли, она почти обрадовалась – так надоел ей гарцующий по комнате Пушкин, являвшийся в самые неприемные часы и кричавший, что Татьяна Ларина вовсе не должна была выходить замуж. Или Чернышевский, который дул чай ведрами, ожидая ответа – что все-таки делать.

Посадить ее не посадили – попробуйте найти такую статью в РК РФ. Но от работы в издательствах, разумеется, отстранили. Дантес ждал, что Совет писателей ею заинтересуется, но с тех пор о Наталье Даль не слышал.

За обитой дерматином дверью оказалась старая квартира с высокими потолками. В коридоре было темно, горели свечи; доносилась откуда-то фортепьянная музыка. Со стен строго смотрели портреты классиков.

– Здравствуйте, молодой человек. – Навстречу ему вышла седая ухоженная женщина в очках, с необъятной шалью на плечах. – Что вам угодно?

Тут Дантес не стал притворяться, вытащил удостоверение.

– Ах да, – она поправила очки, – я помню вас…

– Что, Пушкин больше не беспокоит?

Женщина улыбнулась:

– Только и исключительно по моей просьбе. Так в чем же я на сей раз провинилась, инспектор?

Дантес показал ей фотографию Нестерова.

– Я ищу вот этого человека. Он приходил к вам советоваться о проблемах с грамотностью, вы направили его в клинику. Так вот – после нескольких посещений этой клиники он пропал без вести.

Наталья Даль пожевала губами.

– Садитесь, – сказала она. – Я сделаю чаю…

Чай они пили все так же – при свечах. От взглядов портретов Дантесу делалось неуютно.

– Что вы знаете об этом докторе? Почему посылаете к нему людей?

– Насколько я знаю, доктор работает по выданной вами лицензии, – проговорила женщина, пригубив чай.

– Я никого ни в чем не обвиняю, – елейным тоном сказал Дантес.

– Метод его и в самом деле экспериментален, недаром клиника начала открыто работать совсем недавно… Но что я точно знаю – это помогает. Поверьте, я видела людей с такой кашей в голове и во рту, что только удивлялась, как они вообще живут… А потом они возвращались от доктора Х, чтобы поблагодарить, и я, признаюсь, завидовала их манере изъясняться. Что же до пропажи человека… Вы поймите, господин корректор, с восстановлением грамотности круто меняется жизнь. Нет ничего удивительного, если ему захочется найти другую работу… или даже другую семью.

– То есть вы думаете, что он просто бросил жену и мать, ничего не сказав?

Женщина развела руками.

– Еще чаю?

– Вы не знаете случайно, как этого доктора звали до… инцидента со стиранием?

– Нет, – покачала головой Наталья Даль. – Но, если вы желаете, можно устроить спиритический сеанс. У классиков на многое находятся ответы.

Дантес почувствовал, что засиделся. Он поблагодарил за чай и встал, но от самого порога обернулся:

– Послушайте, не для протокола… Вы работали в этой клинике?

– Нет, – неохотно ответила Наталья. – Но какое-то время я была консультантом.

– Можете сказать, кто в ваше время там лечился?

– Наверное, вам бы следовало спросить у самого доктора Х. Но… если вам нужны известные имена, то, скажем, писатель Бельский…

– Андрей Бельский? Ему… ему понадобилось восстановление грамотности?

– Да, и лечение прошло весьма успешно… как видите. А что такое?

– Нет, ничего, – пробормотал Дантес. – Совсем ничего…

* * *

Вот как, значит. Андрей Бельский, вместе с которым Дантес заканчивал когда-то филологический, которого любил и которому отчаянно завидовал из-за умения писать. Закадычный друг, так и не простивший Дантесу ухода в корректоры. Именно Бельский, пренебрегая всеми клятвами, данными при поступлении в Совет, по заказу стер из жизни Дантеса семью, любовь, хорошую работу. Стер почти всю его жизнь…