– Вовка, – сказал он, с усилием подняв голову от темного бурлящего ручья, – тебя мать зовет, слышишь?

Мальчик поднял голову, прислушался.

– А?

– Зовет, – повторил Жозеф. Он сосредоточился изо всех сил и сам так поверил в это, что услышал, как несется по вечернему небу над дворами забытый женский голос:

– Вова-а! Домой!

– Каюк, – печально вздохнул Вовка, отряхивая вымазанные в глине руки. – Точно загонит…

Он поглядел на Жозефа, деловито отряхивая куртку, и тот вспомнил, что именно таким видел Вовку в последний раз.

И Жозеф смотрел в его спину, обтянутую болоньевой курточкой, глядел, как брызжут, разбивая лужи, яркие резиновые сапоги, и надеялся, что здесь, в Лабиринте, Вовку действительно ждет мать и ужин. И еще он гадал, почему город так легко его отпустил.

А потом он повернулся к Сабин, чтобы взять ее за руку и вывести – нужно отодвинуть пятую доску в заборе, – и увидел, что девушки нет. Только снег, сумерки и горящие окна девятиэтажек, вставших бесконечной стеной.

Он дернулся – прочь, мимо качелей во дворе, мимо деревянной горки, но теперь город играл с ним – куда бы Жозеф ни кинулся, везде оказывался тупик.

– Merde! – сказал он вслух и увидел наконец просвет в одной из арок. Побежал туда, поскользнулся на черной ледяной дорожке. Над головой прогремел смех: «Пить меньше надо…»

* * *

Он нагнал Сабин почти у дома Ламбертов. Схватил за локоть; девушка вырвалась, вытаращила невозможно большие глаза:

– Я должна вернуться к Верочке… Забрать… Помочь!

Жозеф развернул ее лицом к себе. Заговорил медленно, глядя в глаза:

– Послушайте. Ваша бабушка уехала, потому что спасала вашу мать. Хотела дать ей достойную жизнь. Мои родители тоже… Оставьте вы эту шкатулку. И мысли эти оставьте, они тоже якоря. Выбор сделан, сожалеть поздно.

– Это был не мой выбор!

«Это Лабиринт, – подумал Жозеф. – Лабиринт делает это с ней – очнувшись, она будет удивляться. Сабин даже не родилась тут, как я… Но она не видит, насколько мы здесь чужие…»

Жозеф, кажется, понял, почему послали именно его. Мало кто во французском бюро знал, что по старому красному автомату звонят, бросив «двушку».

– Пойдемте! – Он почти грубо рванул девушку за собой – к маячившей впереди телефонной кабинке. Выудил из кармана две копейки, выклянченные у автомата в аэропорту. Отыскал бумажку с адресом и телефоном. Гудки звучали потусторонне. Потом щелкнуло; трубку сняли, но ничего не сказали.

– Отпустите Сабин, – попросил Жозеф в пустоту. – Вы же знаете, что ей лучше уехать.

Молчание.

– Отпустите ее, – с нажимом повторил Жозеф. – Иначе все жертвы Софи пойдут прахом.

Далекий-далекий голос из трубки:

– Пожалуйста, могла бы я поговорить с ней сама?

Он знаком подозвал Сабин; глядел, как напряженно она слушает гудки в трубке; видел ее испуганное лицо, когда на том конце ответили.

Он понял, что очень скучает по дому. И хочет свою чашку эспрессо с желтой пенкой. И даже не против выйти с утра на работу – в маленькое незаметное бюро недалеко от Отель-де-Вилль. Главное, чтоб забастовка кончилась…

– Я говорила с ней, – пробормотала Сабин. – С тетей Верочкой… И она сказала, чтоб я уезжала… как можно скорее. Пока не поздно. И чтоб… И чтоб я ни о чем не сожалела.

Она поежилась:

– Как же здесь… холодно.

Жозеф оглядывался по сторонам, ничего не узнавая; те нити, что соединяли его с городом, будто разом оборвались. Потемнело – кажется, погасли и без того нечастые фонари.

– Слышите? – вдруг сказала девушка. – Слышите, музыка?

Недалеко кто-то играл на гитаре.

В небеса упираются рельсы – две ленты безбожные,

Мы проехали все – все селения, все города.

По столбам и минутам мои вычисленья несложные

Говорят: через час или два мы прибудем туда.

– Быстрее, – скомандовал Жозеф, но Сабин сама уже направилась на звуки песни. Настоящий город вывалился из небытия им навстречу, полоснул по глазам огнями.

– Мы уж думали, вы там совсем застряли, – сказал Линдир. Они стояли у памятника Пушкину – очень странному, полуголому. – Какая-то дрянь с городом творится в последнее время.

– Это уже не первый раз так, – шепотом, каким рассказывают страшилки, говорила Артано.

– Город реагирует. Все эти разговоры о величии Отечества, весь этот надсадный патриотизм… Помните, что было, когда Сталин созывал домой эмигрантов?

– Эй, там маршрутка пришла! Надо попробовать уехать! Вам же в аэропорт?

– В аэропорт…

– А вещи из гостиницы забирать не надо? – спросил кто-то из эльфов.

И Жозеф едва не засмеялся, вспомнив, что его багаж так и не прилетел.

– Нет, – сказал он. – У меня здесь ничего не осталось.

Примечание автора

Этот рассказ я написала, когда переезжала во Францию и зимой возвращалась ненадолго в Россию забирать и раздавать оставшиеся вещи. И вот между расхламлением шкафов и встречами с друзьями родился «Город Е». В России городское фэнтези пишется обычно о двух городах: Москве и Питере. Поэтому писала я отчасти из чувства противоречия: Екатеринбург заслуживает собственной повести никак не меньше. Мистическое пространство в нем свое, не такое монументальное, как в Москве, не такое глубокое, как в Париже. Оно мрачное и холодное, как камни Уральских гор, и не у всех есть к нему доступ, но городские легенды, которые оно порождает, не менее интересны, чем московские или питерские.

А еще этот рассказ – про то, как мы уезжаем; и про то, что подчас тянет нас назад.

Осенний дождь начался неожиданно. С неба падали крупные капли, почти неестественные посреди жары, задержавшейся с августа, шелестели по асфальту сухо, как листья. Капли неприятно клеились к лицу, к одежде, но не увлажняли горячий воздух. Но наконец в небе что-то прорвало, подул ветер; рекламные щиты дрогнули и поплыли, становясь похожими на витражи.

Старший инспектор Управления охраны речи сложил зонтик и нырнул в приоткрытую дверь участка. В предбаннике его обдало густым сигаретным дымом. Из дыма раздался голос:

– Дантес, рапорт по «делу о запятых» когда сдашь?

– Сейчас, сейчас, – пробормотал он, пробираясь в коридор. Как оказалось, его уже ждали. Заглянув в кабинет, Дантес увидел у стола пригорюнившуюся старушку. День, начинающийся со старушки, вряд ли мог оказаться удачным. С другой стороны, серьезных дел у таких не бывает. Наверняка невестка переписала по-своему рецепт борща, и «теперь мы все отравимся». Или мальчишки намалевали неприличное на стене, а оно возьми и материализуйся…