все выглядело так, что Германия эту ошибку исправила, еще более ослабляя позиции Антанты; а поскольку турки действительно получили корабли по контракту, англичане довольно вяло требовали от них отослать суда обратно в Германию. 12 августа Бенкендорф сообщил Сазонову, что, по мнению британского МИДа, после конфискации турецких кораблей опротестовать покупку «Гебена» и «Бреслау», апеллируя к нормам международного права, будет затруднительно. Пытаясь рассуждать оптимистично, англичане указывали, что в плане морской ситуации лучше все же иметь два корабля нейтрального турецкого флота в Мраморном море, чем в Средиземном и в составе активно воюющего немецкого[402].

Сазонов был категорически не согласен, причем по ряду причин. Во-первых, он адекватно оценивал угрозы, связанные с немецкими кораблями, представлявшими серьезную опасность менее мощному русскому флоту. Во-вторых, по рекомендации Морского генштаба он настоятельно советовал Лондону сохранить военно-морскую миссию в Турции, ибо в противном случае немцы займут вакантные должности и еще более упрочат контроль над турецкими вооруженными силами. Сазонов, не скрывая этого, досадовал на англичан; никаких положительных сторон в сложившейся морской ситуации он не наблюдал. Стремясь не ослаблять давления на турок, пристально следя за соблюдением ими объявленного нейтралитета, он при этом не желал и слишком облегчить немцам установление контроля в Константинополе. И тем более конечный результат представлялся ему «прискорбным], что англичане имели возможность не допустить [корабли] в Дарданеллы»[403].

Надежды на нейтралитет, попытки выиграть время

В Морском министерстве полностью разделяли обеспокоенность Сазонова прибытием «Гебена» и «Бреслау». Еще прежде появления угрозы в виде двух немецких кораблей командующий Черноморским флотом адмирал А. А. Эбергард уведомил Сазонова, что в случае войны с Турцией надлежит в срочном порядке заминировать выход из Босфора[404]. Вплоть до октябрьского нападения турок на Черноморское побережье Эбергард непрестанно испрашивал дозволения принять необходимые меры, но к 9 августа получил конкретное распоряжение избегать мероприятий, направленных непосредственно против турок, чтобы не спровоцировать их вступление в войну [Григорович 1993: 144–145][405]. Но если на краткий период флот оказался столь стеснен в движениях, то уже в последующие недели с новой силой нарастало обратное давление, требующее более ощутимых приготовительных маневров.

В то же время политика Сазонова в отношении Османской империи была незыблема: избегать любых действий, которые могли бы подтолкнуть турок вступить в войну на стороне противника. Министра поддерживало и армейское руководство, стремившееся сосредоточить силы против Центральных держав и заинтересованное в том, чтобы перебросить как можно большее количество подразделений с кавказского театра военных действий, не подвергая при этом границу излишнему риску [Трубецкой 1983: 61]. Данная точка зрения воплощалась в политических решениях, задававших направление как военно-морских, так и дипломатических маневров. Что касается флота, Сазонов многократно настаивал на ограничении активности на Черном море. 6 августа, когда в Петербурге еще гадали, представляет ли Турция угрозу и пропустит ли австрийские или немецкие корабли через проливы, Сазонов писал, что «какие-либо предупредительные меры, принятые нами в непосредственной близости с Босфором, получили бы враждебный против Турции характер, что крайне желательно избежать, ибо это только побудило бы турок присоединиться к нашим противникам»[406]. В случае если австрийская эскадра «обнаружит несомненное намерение пройти через Дарданеллы», Эбергард, безусловно, был бы о том «быстро оповещен», однако «без уговора с турками»[407] все равно ничего нельзя было предпринять, пусть сами же турки и были прямо замешаны в проходе австрийских судов. Приказ был возобновлен и 9 августа: Эбергарду предписывалось «избегать, за исключением крайней необходимости, мероприятий, направленных непосредственно против Турции»[408]. Именно предотвращение любого рода «несвоевременных мер» являлось ключевым элементом изначальной военной политики Сазонова.

Что же до дипломатии, Сазонов инструктировал Гирса с возможной строгостью указать Порте на недопустимость вторжения «Гебена» и «Бреслау» в Дарданеллы, при этом предостерегая его от излишне жестких формулировок: посланнику предписывалось добиваться удаления судов из турецких вод или их разоружения, но «не доводит [ь] дела до разрыва». Сазонов подчеркнул важность своего предостережения, резюмировав, что «телеграмма эта сообщается Эбергарду»[409]; последний получил аналогичные указания.

Целью Сазонова, по его выражению, являлся «выигрыш времени», то есть ему требовалось по возможности на более продолжительный срок отодвинуть вступление Турции в войну против Антанты[410]. Он, Гире и генерал Леонтьев, русский военный агент в Константинополе, – все были согласны с этой целью. И очередную возможность отложить войну с Портой они видели в турецком предложении союза с Россией. Первым на это намекнул еще 5 августа османский военный министр Исмаил Энвер-паша – один из влиятельнейших людей в турецком правительстве, по праву считавшийся ярым сторонником Центральных держав. Как 13-го числа подытожил Леонтьев, пропозиция османских властей состояла в военном союзе «на срок от пяти до десяти лет»[411]. Итак, Турция изъявляла готовность оказать России «военное содействие в текущей войне», при условии что та «при [мет] во внимание турецкие интересы и пожелания», каковые состояли в возврате Эгейских островов и территорий западной Фракии, отвоеванных соответственно Грецией и Болгарией в ходе Балканских войн. Энвер-паша настаивал на том, что «Турция не имеет никаких агрессивных намерений по отношению к России», что «мобилизация продиктована [сугубо] тревогой за судьбу [самой] Турции», а также что «вопреки существующему мнению, Турция не связана никаким соглашением с Тройственным союзом»[412]. Последнее было откровенной ложью: уже 2 августа Турция подписала соглашение с Германией. Энвер-паша полагал, что ввиду подобных дружеских сношений между империями проливы перестанут быть причиной разногласий. Он заявил далее, что возмездия Германии, если та выиграет в войне, он не боится, ибо у нее нет с Турцией общей сухопутной границы. Признавая, что немецкий и австрийский представители в Константинополе, равно как и силы в турецком правительстве и общественность, – все выступят против подобного союза, сам паша и его сторонники будут настаивать на его заключении, как только Россия согласится с «интересами и пожеланиями» Турции.

Ни тогдашнее русское правительство, ни впоследствии историки не определились, каким образом следует расценивать данное предложение. Одни исследователи находят здесь попытку Энвер-паши спутать карты и отвлечь Россию, чтобы уже самому «выиграть время» на завершение мобилизации без помех со стороны русских: сумей он убаюкать их рассказами о «турецком содействии», это существенно улучшило бы военные позиции его страны. Другие историки видели в турецком предложении желание оставить открытой еще одну дверь, пусть и заключив уже договор с Германией: ведь если бы Константинополю удалось сговориться с Россией, самой отчаянно ищущей усиления своих шатких военных позиций, о пересмотре границ на Балканах, то и причин подыгрывать немецким планам стало бы куда меньше[413].