столицы о скором выходе турецких кораблей в Черное море. Наконец 20 сентября «Бреслау» вошел в акваторию и, совершив ряд маневров, в тот же день вернулся в порт, в то время как «Гебен» и вовсе не снимался с якоря. Русский флот не предпринял никаких ответных действий, но Гире и британский посол в Константинополе Луи Маллет заявили Порте резкий протест [Miller 1997: 312–313][457].

Переговоры вокруг изменений в капитуляционном режиме буксовали все сильнее, и этим еще более укреплялся скепсис Антанты в отношении соблюдения Портой строгого нейтралитета. И Великобритания, и Россия отреагировали на поведение Турции весьма конкретными действиями. Лондон решил усилить давление на турок и послал к Дарданеллам корабли Королевского флота, чтобы заблокировать выход любых судов под турецким флагом, поскольку уверенности в том, что тот или иной корабль не находится под командой немецких офицеров, представляя в таком случае опасность, у британцев не было. 26 сентября турецкий торпедный катер предпринял попытку выйти из Дарданелл и был быстро задержан английскими кораблями. Если до сих пор проливы и оставались открыты для торговой навигации, данный инцидент привел к их немедленному и полному закрытию практически для всех судов. Это, естественно, вызвало бурный протест со стороны Антанты. Великий визирь пытался обвинить во всем англичан, но послы Согласия настаивали на том, что, пока немцы сохраняют влияние в Османской империи, у них нет иного выбора[458]. Когда же затем великий визирь пытался убедить англичан по крайней мере немного отвести корабли от Дарданелл, те ответили отказом: нарочитая выжидательность турок порядком утомила, и их обещаниям веры было немного [Miller 1997: 312–313][459]. По состоянию на 5 октября ситуация, согласно отчету Маллета, сводилась к следующему:

ПРОЛИВЫ ныне фактически закрыты и заминированы, причем точного расположения мин, как говорят, турки [и сами] не знают, так что вопрос об открытии судоходства практическим более не является. Я держусь той линии, что наши интересы в целом затронуты не были, ибо наша торговля прервалась еще прежде ввиду уступок и прочих мер; того же мнения и мои товарищи из Франции и России[460].

Отсюда проясняется столь сдержанная позиция России по нынешнему закрытию – особенно памятуя о том, как правительство реагировало на угрозы закрытия проливов и их реализацию в 1912 году.

Отношение России к этническим меньшинствам, проживающим в восточных областях Османской империи, строилось по схожим лекалам: сперва осторожность, затем – действия. Будучи заступницей и покровительницей армянского меньшинства, Россия десятилетиями заботилась о землях близ ее кавказской границы[461], и многие из местных народов, в особенности армяне, обращались теперь к русским за помощью. Вскоре после начала войны консул России в Восточной Анатолии сообщил, что к нему обратились представители местных народов, предложившие сражаться против турок, если русские снабдят их вооружением[462]. В письме от 15 августа Сазонов проинформировал об этом Сухомлинова, однако же, следуя все тем же принципам, которыми он руководствовался и в иных решениях относительно Турции, заметил, что пока было бы преждевременно поднимать местные народы против турок, поскольку позиция Порты еще неясна. Вооружив их, можно скорее спровоцировать столкновение Турции с Россией. Вместе с тем он предложил заранее заготовить и спланировать распределение оружия и всего необходимого, на случай если подобный сценарий станет желательным[463].6 сентября наместник на Кавказе граф И. И. Воронцов-Дашков сообщил Сазонову о новых подобных обращениях – от курдских, ассирийских и армянских общин, – заметив, впрочем, что также считает, что одобрять их предложение еще рано. Он полагал, что пока следует определить возможных лидеров народных движений, и просил Сазонова обратиться к Сухомлинову, чтобы тот выслал для них вооружение[464].

Сазонов обещал помочь[465]. Продолжая получать все новые донесения о готовности местных народов сражаться бок о бок с русскими, 18 августа он сообщил кавказскому наместнику, что настало время вооружить жителей граничных с Персией областей. При этом он по-прежнему воздерживался от подобных рекомендаций в отношении народов Османской империи. Два дня спустя Воронцов-Дашков доложил Сазонову, что намеревается подготовить армянское восстание, которое вспыхнет, когда Россия сочтет это уместным[466]. Ответ Сазонова был молниеносен и продиктован вышеописанным ухудшением русско-турецких отношений. Министр сообщил кавказскому наместнику опасения Гирса о неминуемом разрыве с Турцией, вследствие чего он делал вывод, что настало время готовить силы к скорым действиям[467]. Пусть перебои в снабжении – извечный бич всех русских военных приготовлений – несколько замедлили весь процесс, но именно поворот во взглядах Сазонова, проявившийся 20 сентября, явился самым настоящим поворотным моментом[468]. В отличие от предшествующих недель, когда он всячески старался избегать реального взаимодействия с народами восточной части Османской империи, опасаясь, что это подтолкнет турок к разрыву отношений, теперь он вполне готов был одобрить куда более агрессивные шаги, что в очередной раз свидетельствует о том, что державы Антанты уже не питали надежд на «содействие» Турции.

Военные цели и ожидание войны

Политическая тональность войны к тому времени уже заметно менялась. 5 сентября державы Антанты подписали соглашение, по условиям которого взаимно обязывались не заключать с Центральными державами сепаратного мира, а также не выдвигать кому-либо из противников мирных условий без общего одобрения союзников[469]. А 12 сентября Россия – первой из Великих держав – объявила о своих целях в текущей войне. Эти цели были сосредоточены сугубо в Центральной Европе, и речь не шла о проблемах Османской империи, по-прежнему якобы нейтральной[470]. Но возросший к концу сентября пессимизм побуждал членов русского правительства все чаще касаться османской проблемы в беседах с послами союзников в Петрограде. Предвкушавший войну с Турцией и говоривший о том уже на августовском заседании Совета министров Кривошеин теперь обсуждал это на переговорах с Бьюкененом и Морисом Палеологом, французским послом в Петрограде. Кривошеин, как считалось, выражал общенародные настроения, и 25 сентября Бьюкенен докладывал, что министр

заметил [ему] вчера, что он лично был бы вполне доволен, объяви турки войну России, ибо турецкий вопрос тогда был бы наконец разрешен. По всему судя, растущей популярностью пользовалось именно данное мнение: что лишь за счет Турции Россия сможет приобрести какие-либо материальные выгоды в результате войны, ибо территориальные приращения на западных границах, в Позене и Галиции, не расценивались как усиление. Турции, следовательно, придется тем или иным образом со временем расплатиться за столь неприкрытую враждебность, хотя Россия сама и не предпримет ничего ради провокации подобной войны.

Касательства г-ном Сазоновым вопроса о Дарданеллах в наших