включая и Адрианополь, и по меньшей мере северного побережья Мраморного моря, в случае если не удастся захватить оба. Овладев означенной территорией, Россия гарантирует свои экономические и стратегические потребности в регионе – то есть защитит важнейший торговый путь, обеспечивающий при этом возможность переброски военно-морских сил из Черного моря в Средиземное и далее. Идею нейтрализации проливов Базили отвергал ввиду легкости, с которой прочие державы могли нарушить подобное соглашение. «Пример Бельгии, – говорит он, имея в виду вероломное поведение Германии, – налицо, чего стоит нейтралитет без санкции силы». Что же до Константинополя, то Базили дает лишь общие очертания: город следует захватить, но в «полном [его] подчинении <…> в административном отношении» необходимости нет, разве только в случае военной угрозы.

Предоставление городу Константинополю самоуправления уменьшило бы трения, неизбежно связанные с подчинением непосредственному влиянию нашему такого крупного центра, в котором сосредоточиваются столько финансовых, национальных, религиозных и других интересов[487].

Записка Базили свидетельствует о понимании сопутствующих русским планам политических опасностей. Создание специального режима в Константинополе снизило бы французское и британское противодействие русским устремлениям, уменьшая вероятность и дальнейших трений меж державами.

Пока Россия выжидала момента, чтобы заявить о своих требованиях, британское правительство первым предложило всерьез пересмотреть статус-кво в проливах. 9 ноября сэр Эдуард Грей заметил российскому послу Бенкендорфу, что «судьба проливов и Константинополя не может быть решена на этот раз иначе, как сообразно с выгодами [России]»[488]. А еще спустя несколько дней король Георг V пошел дальше, «неожиданно» объявив послу: «…что касается Константинополя, то ясно, что он должен быть вашим». Бенкендорф истолковал сказанное в качестве указания на то, что британское правительство изучило вопрос и теперь выразило по нему свою официальную позицию. Он полагал, что в противном случае король не стал бы выражаться столь определенно[489]. Российское правительство обратилось к вопросу о целях войны в свете участия в ней турок лишь 15 ноября, когда председатель Совета министров И. Л. Горемыкин заявил французскому послу, что, помимо задач, указанных в сентябре Сазоновым, Россия будет настаивать на интернационализации Константинополя, а значит, фактически и прекращении турецкого правления[490]. Данная точка зрения совпадала с довоенным мнением Сазонова относительно судьбы османской столицы; вместе с тем неясно, был ли глава правительства осведомлен о новом внешнеполитическом курсе, прорабатывавшемся тогда МИДом.

Сазонов сперва ничего не прибавил к словам Горемыкина, ограничившись просьбой уточнить позицию британского правительства, которую он нашел непоследовательной в части высказанной готовности удовлетворить чаяния России. Адресованная ему Бьюкененом памятная записка от 14 ноября была, как счел Сазонов, «действительно более сдержанна в выражениях» в сравнении с заявлением, сделанным Греем Бенкендорфу. Тогда Сазонов поручил послу просить британского министра поручить Бьюкенену сделать новое сообщение, теперь уже учитывающее ясные слова самого Грея[491]. И чтобы удостовериться, что британский посол пойдет навстречу и новое сообщение будет сделано, Сазонов в самых благожелательных выражениях отвечал на запрос Грея от 18 ноября касательно отношения России к возможному установлению Британией протектората над Египтом, до сих пор формально являвшимся владением Османской империи. Сазонов всецело одобрил такое решение, прибавив Бьюкенену, что «теперь, ввиду последовавшего со стороны Англии согласия на разрешение вопроса о Проливах и Константинополе, [Россия] с особенным удовольствием [согласится] на предположенное присоединение Англией Египта»[492]. Усилия Сазонова были должным образом вознаграждены: в течение недели он получил подтверждение позиции Грея по турецкому вопросу[493].

Сам император Николай II стал следующим, кто прояснил новый взгляд своего правительства на вопрос о проливах и Константинополе, высказавшись об их судьбе 21 ноября во время обсуждения целей войны с Палеологом[494]. Николай начал с заверения посла в том, что первейшей задачей России остается «уничтожение германского милитаризма», заявив затем, что заранее одобряет те условия мира, которые Франция и Великобритания сочтут отвечающими их собственным интересам. На что Палеолог в свою очередь выразил положительную уверенность в том, что и Франция также удовлетворит пожелания России. Затем, обрисовав картину в целом, Николай обратился к более детальному описанию образа грядущего переустройства Европы, каковой, впрочем, как он предупредил посла, являлся отражением его сугубо личного, порой изменчивого мнения, но пока не официальным объявлением российских пожеланий, ибо на предмет последних ему еще предстоит переговорить со своими министрами и генералами. Николай считал, что турок следует выдворить из Европы, чтобы линия Энос – Мидия отныне служила границей между Болгарией и Россией; София возьмет себе земли на западе, в то время как Россия займет Восточную Фракию, исключая Константинополь, который «должен превратиться в нейтрализованный город, под международным управлением». Тогда проливы и Мраморное море станут новой западной границей турецких владений. Что же до самих проливов, Николай лишь указал на необходимость обеспечить свободный проход русских кораблей. В общем и целом высказанные мнения соотносились с положениями, которых Сазонов держался на протяжении предшествовавшего Первой мировой войне года, так что спустя несколько дней министр вполне подтвердил сделанные царем заявления[495].

Подобное, с виду сравнительно спокойное, отношение резко контрастировало с деятельностью, кипевшей внутри российского правительства, и в особенности в Министерстве иностранных дел. С точки зрения подавляющего большинства в русском обществе, вступление Турции в общеевропейский конфликт меняло абсолютно все. Сазонов чувствовал: наконец настало время разрешить вопрос о проливах – сейчас или уже никогда. И если союзники России не согласятся удовлетворить ее желания, то за что тогда сражаться, становилось вовсе неясно [Михайловский 1993, 1: 87]. Начальнику Юридического департамента МИДа барону Нольде было поручено подготовить проект предложения по урегулированию вопроса о Константинополе и проливах. Нольде подготовил два варианта: с максимальными и с минимальными требованиями. Максимальный вариант предусматривал полный российский контроль и обладание Константинополем, обеими сторонами Босфора, Мраморным морем и Дарданеллами с сохранением запрета на проход иностранных военных судов в силе. Минимальный же включал лишь военный контроль над Босфором и размещение достаточных военных сил на берегах обоих проливов для обеспечения этого контроля. Константинополь предлагалось номинально оставить турецким с установлением международного режима и вводом полицейских сил второстепенной европейской державы, а все долговременные фортификации на берегах проливов уничтожить. Сазонов всецело одобрил первый вариант, решительно отвергнув второй как неподобающий в свете огромного количества жертв мировой войны. «Скромный» проект вызвал в министре такое раздражение, что Нольде даже на некоторое время впал в немилость [Михайловский 1993, 1: 86–87].

Современники порой «посмеивались» над такой «наивностью» Сазонова, оптимистично убежденного – как выразился один мемуарист, – что «в эту войну» ему удастся добиться для России всего, чего она столь страстно и безуспешно чаяла «в течение ее тысячелетней истории» [Михайловский 1993,