к своим союзникам. Совершенно очевидно, уверенности в том, что желания России будут удовлетворены, даже если на месте действия не окажется ее военных сил в подкрепление усилиям дипломатическим, у него было немного.

Великий князь Николай Николаевич выразил несогласие с мнением Сазонова в отношении необходимости подготовки отряда для отправки на Босфор и отказал в переводе каких-либо сил с западного театра. Он вновь заявил министру иностранных дел и главе правительства, что начать военные действия в проливах Россия сможет лишь после того, как будет одержана победа в главной битве – против Германии. Черноморский флот мог бы оказать содействие союзной операции лишь в мае, «усиленный новыми единицами», но никак не ранее того. Николай Николаевич не слишком верил в шансы союзников на успех, но независимо от того, дойдут ли они до Константинополя, он считал, что операция сможет отвлечь турецкие силы, а значит, в любом случае улучшит ситуацию на Кавказском фронте. Ввиду означенных причин он был категорически против любых попыток отговорить англичан от намеченной операции безотносительно участия в ней российских войск[515].

Сазонов же по-прежнему страшился как успеха союзников, так и их неудачи. Узнав 12 февраля от Бьюкенена, что операция начнется в течение недели, он выразил опасение, что поражение может весьма пагубно отразиться на Тройственной Антанте и повлиять на положение нейтральных государств. Слова министра Бьюкенен понял в том смысле, что Россия все так же желает лишь овладеть обеими сторонами Босфора и нейтрализовать Константинополь[516]. Однако уже спустя два дня Сазонов писал послам в Лондоне и Париже, что он прямо указал Бьюкенену, что в согласии с требованиями русской общественности ему все же придется пойти «далее [его] первоначальных предположений» в разрешении вопроса о проливах[517].

По всей стране – в высоких гостиных и на базарных площадях – все обсуждали, как можно было бы овладеть проливами. Оба посла отмечали, что все народное внимание приковано лишь к одному этому вопросу, в то время как все прочие цели текущей войны все более отходили на задний план. Выступая 9 февраля в Думе, и Сазонов, и глава правительства Горемыкин сделали общие заявления в отношении ожидаемых перемен в проливах в пользу России. В своей пламенной речи Сазонов говорил депутатам о том, что события нынешней войны не только увенчают русское оружие победными лаврами, но приблизят минуту разрешения экономических и политических задач, связанных с выходом России к свободному морю[518]. Речь министра была встречена бурными овациями, то и дело слышались восклицания «Браво!», еще более укрепившие Сазонова в мысли, что русский народ всем своим чувством желает приобретения проливов. В прошлом году, во время Балканских войн, он ссылался на общественное негодование, пытаясь добиться большего сотрудничества со стороны европейских держав, в то же время лично не придавая этому особого значения. Теперь же он испытывал к этим внутренним силам все большее уважение. Спустя полгода с начала Мировой войны истинные ее масштабы заставили его пересмотреть свое мнение по ряду вопросов[519]. Яркий пример такой перемены – реакция министра на проект Нольде, предписывающий России быть «скромной» в своих требованиях. Сазонов не сомневался: время оставаться умеренными кануло безвозвратно, а потому проливами надлежало овладеть сейчас или уже никогда. Также он полагал, что необходимы перемены и в отношениях между Думой и правительством. В конце зимы 1915 года он призывал сделать Совет министров подотчетным не царю, но Государственной думе, а следующим летом ввиду все новых потерь на фронтах и неразберихи внутри страны высказывался в пользу еще большего расширения полномочий парламента. Словом, в его нынешнем ответе Бьюкенену об общественном мнении правды было на порядок больше, чем в прежние годы.

Вскоре после того, как британские корабли начали бомбардировать Дарданеллы, Сазонов запросил военное командование сообщить ему обновленные инструкции в отношении конкретных требований России к союзникам. Запрос встретил в Ставке «категорический отпор», и Сазонов обратился к генерал-адъютанту А. Н. Куропаткину, главнокомандующему русскими войсками во время Русско-японской войны, в нынешней до сих пор участия не принимавшему [Емец 1977: 134]. И 21 февраля генерал посетил Певческий мост, где состоялось частное совещание ближайших соратников Сазонова по МИДу, посвященное обсуждению того, чего же в идеале Россия желает достичь в проливах и окрестных землях. Куропаткин представил план, схожий с осенним проектом Базили, но большего размаха: России следовало занять оба берега на Босфоре и земли от линии Энос – Мидия на западе до рек и иных рукотворных и естественных границ в Малой Азии, удаленных по меньшей мере на 200 километров от проливов и побережья Мраморного моря. Судьба Константинополя вызвала жаркие дебаты. Генерал считал, что столицу вполне можно не включать в состав Российской империи, оставив вольным городом со свободным морским портом для транзитных перевозок; ему возражал бывший посланник в Константинополе М. Н. Гире, указывавший, что нейтрализация города сделает невозможным обеспечение его самоуправления в согласии с интересами России.

Конкретные временные рамки возможных военных операций присутствующие не обсуждали[520].

С началом нападения союзников на Дарданеллы Николай II решил, что соответствующим ведомствам надлежит согласовать проводимые ими мероприятия по подготовке к действиям России в проливах, и 22 февраля было проведено два важных межведомственных совещания. На собеседовании в Ставке представители МИДа, Военного и Морского ведомств выработали очередной, относительно пессимистичный доклад. Документ предусматривал участие российского флота исключительно у берегов Босфора, поскольку серьезных военных сил для дальнейшего развертывания выделено не было. Все опасались, что Константинополь окажется «под выстрелами трех [союзных] эскадр, но завладеть им» так никто и не сумеет. Тогда Тройственной Антанте пришлось бы пойти на мир с Османской империей без выдворения турок из столицы. Подобный исход значительно осложнял решение вопроса о проливах в пользу России, поэтому, следовал вывод, правительство должно начинать «постепенно» готовить общественность к разочарованию[521].

Вместе с тем в тот же день в Петрограде прошло еще одно совещание, в котором участвовали председатель Совета министров, министры военный, морской и иностранных дел, а также некоторые их ближайшие подчиненные. Среди прочего был поднят и вопрос о конкретном моменте для завладения проливами, в случае если союзники этого не осуществят. Горемыкин, в целом следуя полученному им 14 февраля от Николая Николаевича рескрипту, настаивал на том, что любая операция в проливах возможна лишь после мира с Германией. Сазонов же, вдохновившись, по-видимому, запиской Немитца, возражал, что наилучшее время для операции – непосредственно после разгрома Германии, но до самого подписания мира. Россия бы тогда сохраняла большую свободу действий в защиту своих интересов, если союзники вдруг