И все же, глядя, как растет его сын – единственный ребенок, всегда один, – он не хотел этого для него. Он обрабатывал Брайт уже несколько месяцев, но ничего не добился. Он знал, что единственное, что могло бы дать толчок, это какой-нибудь значительный жест. И ничего лучшего, чем самому записаться на прием к врачу, ему в голову не пришло. Когда она узнает, что он сделал это, то наверняка поймет, насколько он серьезен, как сильно хочет этого. Если он сможет пойти, возможно, она наберется смелости сделать то же самое. Конечно, его участие в этом процессе было минимальным, но какой мужчина в здравом уме добровольно пойдет к специалисту по оплодотворению без принуждения жены? Это должно было произвести впечатление. Это просто необходимо.

Ответившая медсестра, казалось, была смущена его вопросами.

– Вы звоните записать жену, сэр? – спросила она.

– Вообще-то, я звоню записаться сам, – сказал он. – Чтобы лично поговорить с доктором. – Он почувствовал, что краснеет.

– Это очень необычно, когда муж приходит без жены, сэр, – сказала она настороженно.

– Да, я понимаю это, но я просто пытаюсь оценить, с чем мы имеем дело на этот раз. И так как мы обращались к доктору Фергюсону в прошлом, я подумал, что, возможно, он мог бы… э… поговорить со мной о том, чего мы можем ожидать. Просто на случай, если я могу что-то сделать, чтобы сдвинуть дело с мертвой точки, так сказать. – Он поежился от собственного выбора слов.

– Понятно, – откликнулась медсестра, но нотка сомнения в ее голосе подсказала Ивретту, что она вообще ничего не поняла. В этот момент она просто под него подстраивалась, оставляя разбираться со всем врачу. Она назначила ему время, пожелала ему доброго дня и повесила трубку.

Держа молчащий телефон, он, сколько ни пытался противиться, чувствовал себя глупо, а ведь рассчитывал на каплю надежды. Он подошел к камину и снял с полки фотографию, которую его родители сделали на Пасху, ту, где они с Кристофером стояли на крыльце в дурацких одинаковых галстуках, а Брайт – в красивом весеннем платье. Он попытался увидеть их троих со стороны. Они выглядели как полноценная семья? Он так не думал. Прищурившись, он постарался вообразить рядом с ними тремя еще одного ребенка, еще мальчика или, может быть, маленькую девочку, кого-то, кто превратил их треугольник в квадрат, кого-то, кто сделал бы их жизнь полной. Он искал место, где он или она могли бы встроиться в их жизнь, если бы только его жена позволила.

Через два дня после визита в больницу она почувствовала, что ей нездоровится. Больницы – настоящие рассадники микробов! Она продержалась все утро, не подавая виду Кейли, но к обеду уже не могла притворяться. Она велела девочке занять себя чем-нибудь и прилегла на кушетку, чтобы немного отдохнуть. Она натянула на себя плед и перекатилась на бок, так что ее наблюдательным пунктом стали окна кабинета, выходившие на дом соседей. Машина Дженси снова стояла там, и Зелл не знала, как к этому относиться. Она закрыла глаза и подумала об уходе Дебры, и не пора ли рассказать Лансу все, что она об этом знает. От одной мысли о том, чтобы рассказать ему, ей стало еще хуже. Она могла предвидеть выражение его лица: как по его обычно открытому лицу будет расползаться выражение преданности – по мере того, как она будет говорить.

До того, как Дебра и Ланс поселились в этом доме, она никогда не дружила с соседями, у нее никогда не хватало на это времени. Она всегда спешила на мероприятия и обязательства, везла одного сына туда, другого – сюда. Джон шутил: надо бы поставить вращающуюся дверь, как в отелях, чтобы он, Зелл и дети взаправду могли бегать по кругу, а не просто чувствовать, что мечутся, как белки в колесе. Она всегда жалела, что не ведет себя так, как пристало соседке, но у кого есть на это время?

Когда Дебра и Ланс сюда переехали и оказалось, что они янки, ну, это просто решило дело. У нее определенно не было времени возиться с янки, не знавшими, как полагается жить. На Рождество они выставили во дворе безвкусных надувных персонажей. Их декорации на Хеллоуин выглядели откровенно страшно и гадко и, если хотите знать ее мнение, пугали детей. Они запустили фейерверк на улице в канун Нового года, от чего разлаялись все окрестные собаки, да так, что Зелл не могла заснуть и весь первый день нового года чувствовала себя разбитой. Она едва заставила себя приготовить свиную шейку с фасолью-черноглазкой, как было заведено на Новый год. Тем не менее она, помня о манерах, держалась вежливо и мимоходом улыбалась Дебре или Лансу, когда видела их на подъездной дорожке. Иногда она слегка им махала рукой. Она с отстраненным восхищением наблюдала, как Дебра родила второго ребенка, сына. Она увидела, как Дебра позирует перед гигантским (и безвкусным, если хотите знать ее мнение) аистом, которого они установили в палисаднике, держа щуплого ребенка, выглядевшего опухшим и растянутым. Зелл почувствовала одновременно зависть и облегчение, наблюдая за происходившим. О, повторить все снова? Слава богу, не придется!

И все же, наблюдая за тем, как Дебра возится со складками одеяльца, чтобы Ланс смог запечатлеть лицо их сына на фотографии, Зелл пыталась вспомнить день, когда сама привозила домой новорожденных, чувства и мысли, которые у нее, наверное, были. Она выискивала какое-нибудь яркое, выдающееся воспоминание, четкое и ясное в памяти. Но обнаружить смогла только смутное чувство усталости и паники. Она задавалась вопросом, сохранила ли она хоть какой-то опыт материнства, его масштаб, переживала ли когда-нибудь радости и тревоги. Нет, когда росли ее сыновья, ей казалось, будто ее засосало в смерч, который опускал ее на землю ровно настолько, чтобы оглядеться вокруг, отметить изменение пейзажа, а после снова подхватить и бросить по ветру.

Она взяла свежеиспеченный кекс, еще теплый и пахнущий шоколадом и бананами, и постучала в заднюю дверь соседям, намереваясь оставить его и убежать. Открывшая дверь Дебра выглядела изможденной, но как будто обрадовалась компании.

– Пожалуйста, входи, – сказала она, и это пожалуйста прозвучало не столько вежливо, сколько отчаянно.

Переступив порог, Зелл села на ближайший стул у кухонного стола.

Дебра села напротив. В руках у нее извивался синюшного цвета комок.

– Хочешь его подержать?

Нотка надежды в ее голосе подсказывала, что Зелл должна ответить «да». Дебра пихнула Алека ей в руки, когда она еще не успела кивнуть в знак согласия.

Зелл послушно рассматривала ребенка, делая соответствующие замечания о его размерах и чертах лица.

– Как ты думаешь, на кого он похож?

– Думаю, на моего отца, но, конечно, Ланс считает, что на него.

Дебра рассмеялась, и Зелл присоединилась к ней, хотя не совсем поняла шутку.

Светский разговор шел ни шатко ни валко – о погоде, местных школах и о том, что пишут в газетах. Но это был разговор, и он заполнял стылую тишину. В тот день Зелл играла роль доброй соседки, вот и все или почти все. Потом она наблюдала, как мальчик рос, превращался из новорожденного в малыша, издалека подмечала перемены, как делала с людьми, которые жили в этом доме, она ведь была пусть не слишком хорошей, но вполне сносной соседкой.