– Переезжай на квартиру к нам с Виви. – Шарлотт даже думать не хочется, что Симон может решить поселиться в задней комнатке в магазине, пусть там и нет никаких следов пребывания Джулиана. Она заботится о том, чтобы он ничего после себя не оставлял, но ей кажется, что даже воздух в комнатушке пропитан его запахом, вонью их страсти, того беззакония, которое они там творят. Она уверена, что любой – особенно человек с таким тонким чутьем, как у Симон, – обязательно это почувствует.

Симон благодарит ее, но говорит, что в Париже ей оставаться нельзя.

– В этот раз они меня выпустили, но это не значит, что не арестуют снова. А во второй раз шансов быть отправленной на депортацию гораздо больше.

– Куда же ты поедешь?

Прежде чем Симон успевает ответить, звякает колокольчик и в лавку входит Джулиан. Завидев Симон, он замирает, но, в отличие от многих других завсегдатаев, не спешит к ней с приветствиями. Он бросает быстрый взгляд на Шарлотт. Она поднимает на него глаза – и тут же отводит их в сторону. Больше ничего и не нужно. Шарлотт мгновенно это понимает, потому что ей довелось наблюдать такой обмен взглядами, пускай и не в столь несчастных обстоятельствах.

Незадолго до их с Лораном свадьбы его родители давали в их честь прием. Мир катился к войне, но формальности было необходимо соблюсти. Когда мир катится к войне, соблюдать формальности важнее, чем когда-либо. Она до сих пор помнит, как город за открытой балконной дверью медленно тонул в синих сумерках и запах выхлопных газов с улицы внизу мешался с ароматом дорогих духов. Какая-то женщина, постарше, в костюме от Шанель, который она тоже прекрасно помнит, подошла к Лорану и поцеловала его в одну щеку, потом в другую. В этом не было ничего необычного. Но то, как ее пальцы задержались у него на локте, его явный дискомфорт, когда их с Шарлотт представили друг другу, – все это выдало их с головой.

– Вы с ней были любовниками, – сказала Шарлотт, когда та женщина отошла.

Он отрицательно покачал головой, но жест вышел не слишком убедительным. Настолько хорошо она тогда знала Лорана – и настолько хорошо Симон знает ее сейчас.

Симон молча наблюдает, как Джулиан снимает с полки книгу и, едва взглянув на название, ставит обратно, потом берет еще одну, тоже возвращает на прежнее место и выходит из магазина.

– Теперь мне понятны вазелин, хлеб и колбаса, – отмечает она, стоит ему оказаться за дверью.

Шарлотт даже не пытается ничего отрицать. Будет только хуже. Она знает, что объясняться тоже не стоит, но иначе она просто не может.

– Виви была больна и голодала.

– А ты знаешь в Париже хоть кого-то без этих проблем? Кроме как мерзких бошей и их collabos?

– Это он подкупил охрану, чтобы передавать тебе посылки.

– Без него я бы вообще там не оказалась.

– Он армейский врач, а не охранник, не гестаповец и не СС.

– Он – бош.

У Шарлотт имеется еще одно объяснение, но его-то она предоставить не может. Это значило бы выдать тайну Джулиана. А Симон возненавидела бы его только сильнее.

Симон встает.

– Куда ты?

– Я же тебе сказала. В Париже мне оставаться нельзя.

– Да, но куда ты отправишься?

Симон улыбается. Теплоты в ее улыбке нет.

– Я бы и раньше тебе не сказала. Это было бы опасно как для тебя, так и для меня. И уж точно не скажу теперь.

– Ты думаешь, я тебя выдам?

Симон продолжает глядеть на нее еще одно долгое мгновение.

– Я не знаю, что думать. Считала, что знаю, но это не так. Больше не так.

* * *

До конца войны она еще дважды получает новости о Симон. Месье Грассэн, энтомолог, друг ее отца, во время одного из своих визитов рассказывает ей, что Симон скрывается где-то на юге. Где именно, он не говорит. Шарлотт убеждает себя, что это обычная конспирация, а не недоверие лично к ней. А потом, уже в лагере, одна женщина, которая знала их обеих еще до войны, сообщает ей, что Симон снова арестовали. И в этот раз в лотерее с депортацией ей не повезло.

Она говорит Джулиану, что тот должен перестать приходить в магазин. К Симон это не имеет никакого отношения. Ну, может, какое-то и имеет. Но главное то, что ей страшно. Это слишком опасно, настаивает она. Он с ней не спорит. Он даже не пытается попрощаться. По крайней мере, с ней. Но подхватывает на руки Виви, обнимает ее на секунду и говорит ей быть хорошей девочкой и слушаться свою maman. Потом пытается спустить ее на пол, но Виви продолжает за него цепляться. Он неохотно разжимает ее ручки.

– Будь все по-другому… – говорит он, гладя Виви по голове.

– Но все именно так.

Шарлотт становится стыдно за жестокость этих слов. Сколько раз он говорил о детях, которых мечтает когда-нибудь завести. Это вовсе не из желания продолжить собственный род, поясняет он, хотя это ей и так ясно. Постепенно она узнаёт его все лучше. Он один из тех людей, чья доброта особенно проявляется в отношении к детям. У нее есть подозрение, что он любит их больше, чем она. Шарлотт любит Виви, своего собственного ребенка, но дети в общем и целом бурного восторга у нее не вызывают.

Однажды поздней ночью, когда они разговаривают в комнатушке за магазином, – их отношения состоят не исключительно из секса – она спрашивает его, почему он никогда не был женат.

– Я был помолвлен.

– Что случилось?

– Случился «Закон об охране германской крови и чести».

– Они забрали твою невесту?

Он качает головой и улыбается, но не той улыбкой, которая говорила ей, что он был когда-то счастлив и, может, еще будет, – нет, это какая-то страшная гримаса.

– Скажем так, она передумала. Я ее не виню. Я не в том положении, чтобы кого-либо винить. Согласно «Закону об охране германской крови и чести» любые сексуальные отношения или брак между немцами и евреями – тяжкое преступление. Она – добропорядочная немка. Я – еврей, лишившийся своих корней.

Она пытается уверить себя, что всему виной память о жестокости его невесты, но знает, что дело в ее собственных нуждах. Она говорит ему, что он может приходить по ночам, когда в магазине никого нет – когда никто его не увидит.

Несколько раз в неделю, заперев магазин после закрытия, она отпирает его снова, стоит городу погрузиться в темноту. Он проскальзывает внутрь – так осторожно, так незаметно, будто его и вовсе нет. Однажды, когда он уже собирается отворить дверь, из-за угла на их улицу сворачивает какой-то человек. Джулиан отпускает дверную ручку и идет дальше, дергая ручку каждой двери, притворяясь, будто он на дежурстве и проверяет, все ли надежно заперто на ночь. Какое-то время спустя она слышит из задней комнаты, как снова лязгает дверная ручка, и ждет звука его шагов в магазине. Но их нет. Тишина. Через секунду кто-то стучит в окно. Закутавшись в кофту, она выходит в магазин. По другую сторону стекла – человек с неподвижным лицом. Стараясь не выдать своего отвращения, она указывает на табличку, где написано «Закрыто». Но он все же открывает дверь, сует свое страшное лицо внутрь и сообщает ей, что она забыла запереть на ночь дверь.