Джини покосилась на компанию – полдюжины людей, неожиданно явившихся к их порогу.

– Пожалуйста, проходите. – В ней боролись вежливая девочка и сердитая девчонка.

– Джини, Лавиния звонила? – спросил Ли Коффи. С юными девицами он обращался так же, как со взрослыми.

– Кто-то звонил. Наверное, Лавиния. Но мы уже знали – слышали по радио. – Джини тряхнула коротко подстриженной головой. На ней была красная юбка, белая блузка, на голых ногах вместо туфель красные сетчатые шлепанцы. – Когда я выходила к почтовому ящику… это было уже давно… услышала, как у мисс Гибсон передавали по радио объявление. Пришла домой и включила наше. – Джини говорила с таким заносчивым видом, словно ей было известно все, что происходит в мире.

Гибсон посмотрел на Розмари, она на него.

– В таком случае Этель все известно, – пробормотал он. Он не мог и на дюйм заглянуть в будущее. Розмари слегка подвинулась, так, чтобы не коснуться его плеча.

– Она не могла догадаться, что это вы. – Джини, пятясь, вошла в дом. – Имени по радио не назвали. А бабуля все поняла.

– А ты не сбегала к этой Этель? Не просветила ее, не потрепалась с ней по-соседски? – с интересом спросил водитель автобуса.

– Нет. – Джини было немного тревожно, хотя она не понимала почему. Но ей точно не хотелось болтать с Этель Гибсон. – Так вы зайдете?

Гости зашли. Пол, склонив красивую голову, стоял на коленях у кресла старой миссис Пайн. Странная поза – слезливо-театральная. Она выговаривала ему, словно ребенку:

– Пол, дорогой, тебе не нужно тревожиться ни обо мне, ни о Джини.

– Всякое же бывает… – Он говорил, как плохой актер.

Дочь сверкнула глазами:

– Почему ты решил, что я способна съесть какую-то дрянь, которую нашла на улице? Или накормить ею бабулю? Плохого же ты обо мне мнения, папа.

Пол так и продолжал стоять на коленях. Миссис Пайн улыбнулась гостям и остановила взгляд на Гибсоне.

– Очень рада вас видеть, мистер Гибсон. Молилась о вас с тех пор, как мы виделись в последний раз.

Гибсон сделал к ней шаг и, взяв хрупкую, сухую руку, почувствовал в ней силу. Хотел поблагодарить за ее молитвы, но решил, что это неудобно, как если бы захлопать в церкви в ладоши. Он понял, что совершенно не знает эту женщину – опору и сердцевину этого дома.

– Прошу прощения, – начал деловым тоном Тео Марш, – вы бы не согласились позировать?

Старая дама недоуменно взглянула на него.

– Я Элен Пайн, – гневно сказала она. – А вы кто такой, сэр?

– Теодор Марш, скромный художник. – Немного ерничая, он раскланялся. – Всегда в поиске интересных лиц.

– Скромный, как же, – хмыкнул водитель. – Я Ли Коффи, работаю на автобусной линии.

– Вирджиния Северсон, его пассажирка.

– Я миссис Уолтер Ботрайт, – проговорила матрона с таким видом, будто этим все сказано. Она держалась так, будто была главным оратором собрания и сейчас собиралась с мыслями.

Розмари не надо было представляться, и она взволнованно повернулась к Тео Маршу:

– Но если это не Джини… нам неизвестно…

– Это не Джини, – подтвердил художник и наклонил голову набок, словно хотел представить миссис Пайн вверх ногами.

Гибсон чувствовал, будто у него заново открылось зрение, и тоже разглядывал лицо старой дамы – добродушие в глазах, твердость миниатюрного подбородка. Она была не только красивее Джини, но даже миловиднее.

– В таком случае кто? – настаивала Розмари.

– Я вполне доверяю полицейскому управлению, – решительно заявила миссис Ботрайт, восседая на трон. Розмари посмотрела на нее и бросилась к телефону.

Пол вышел из транса, молитвенного или какого-либо другого состояния, в котором он еще пребывал.

– Откуда вы так много узнали о том, что происходит? – с обожанием спросил он тещу.

– Я поняла, что случилось что-то нехорошее, когда услышала крик Розмари. И когда Джини включила радио, я сразу поняла, кто забыл в автобусе бутылку с ядом. Понимаете, я по лицу мистера Гибсона заметила, что у него неприятности, но ничего не могла поделать.

– Миссис Пайн, – порывисто проговорил Гибсон, – то, что вы мне тогда сказали, сделало все невозможным. Не думаю, что я бы решился. Но к тому времени тревога возникла по другому поводу: мною был потерян яд.

– И до сих пор не нашли. – Ее глаза сделались печальными.

– Нет.

Он встретился с ней взглядом. Принял свою вину и ее сострадание.

– Нам следует молиться, – сказала она.

– Неприятности. – Водитель автобуса скользнул по Вирджинии взглядом. – Неприятности и логика. Как они согласуются друг с другом? Думаю, мы еще не дошли до самой сути.

Медсестра старалась заставить его замолчать.

Розмари жалобно говорила в трубку.

– Ничего? Вообще ничего? – Она бросила ее на рычаг и вернулась к остальным. – Никаких новостей.

– Отсутствие новостей – хорошая новость, – заявил Пол.

Все переглянулись.

– Что, тупик? – спросил водитель. – Уперлись в стену, дальше ехать некуда. – Бурлящая в нем энергия не находила выхода.

– Думайте! – попросила медсестра. – Я пытаюсь разгадать, и вы постарайтесь, миссис Ботрайт. – Она закрыла глаза.

Миссис Ботрайт тоже зажмурилась, но ее губы шевелились. Гибсон понял, что она обращается по поводу него к какому-то высшему существу на небесах.

Но решение не приходило. Ехать было некуда.

Пора все брать на себя и самому решать свои проблемы.

– Вы очень много для меня сделали, – с жаром сказал он. – Вы творили чудеса. А теперь возвращайтесь к своим делам и знайте, что я вам искренне благодарен… нет, я вас всех искренне люблю. Все в руках Божьих. – Он подумал, не одно ли это и то же, что и рок? – Нам с Розмари надо идти к Этель. – Гибсон считал это своим долгом.

– Да, – мрачно согласилась жена.

– К железной Этель? – Глаза Тео Марша озорно блеснули.

– Тео! – предостерегающе бросила миссис Ботрайт.

Тем временем Пол пришел в себя и взялся выполнять обязанности хозяина дома.

– Может, сначала выпьем? – сердечно предложил он. – Думаю, это нам сейчас не помешает. Не волнуйся, Гибсон. – Он осекся.

– Так, так, – пробормотал водитель автобуса. – Каждый сам за себя. За такой овес и кляча поскачет. – Он мрачно покусал ноготь большого пальца.

– Зря я вас сюда притащил. – Пол обвел остальных по-детски виноватым взглядом.

– Небольшая выпивка пойдет мне на пользу, – сказал Ли. – И Вирджиния тоже не откажется.

Тео Марш, как встревоженная птица, уселся на край стола.