Розмари села на единственное свободное место – рядом с моделью. И сидела тихонько, как мышка.

«Мышка, – думал мистер Гибсон, – как мы с тобой оказались здесь? Ведь я никому не собирался причинять вреда».

Все шестеро, плюс модель Лавиния, торжественно смотрели на Тео Марша. Ему это нравилось. Он не стал садиться – шлепая ногами, метался, сплошь локти и углы.

– Зе… зеленый, – подсказал Гибсон.

– Зеленый? – насмешливо усмехнулся художник. – Посмотрите в окно.

Гибсон посмотрел и моргнул:

– И что?

– В раме окна, по крайней мере, тридцать пять самых разных зеленых. Знаю, пересчитывал и клал на холст. Теперь скажите, какого цвета был ваш пакет?

– Как будто… зеленоватый.

– У людей есть глаза, но они ничего не видят, – пожаловался живописец. И начал действовать, как пулемет, выстреливая слова одно за другим.

– Зеленый, как сосна?

– Нет.

– Желтовато-зеленый? Как ликер «Шартрез». Слышали о нем?

– Нет, не такой.

– Зеленый, как трава?

– Нет.

– Зеленый, как у Элсворта Келли?

– Тео, – предостерегающе проговорила миссис Ботрайт.

– Хотите сказать, Мэри Энн, что я выпендриваюсь? – улыбнулся художник.

– Вот именно.

– Ладно, оставим. – Он пожал плечами. – Значит, серовато-зеленый.

– Д-да… – через силу произнес мистер Гибсон. – Бледноватый, скучноватый…

– Одним словом, бумажно-пакетно-зеленый, – согласился живописец. Сделал шаг влево, замер и смотрел невидящим взглядом. – Я сидел в левой стороне салона. – Он говорил как во сне. – Первые десять минут изучал шляпку. С такими цветами! Оттенки, как у арбуза. Девять лепестков, что неправдоподобно. Потом увидел вас – мужчину с хорошими глазами, который не может отличить одного зеленого от другого.

– Меня? – пискнул Гибсон.

– У человека неприятности, подумал я. Да-да, вы держали в левой руке серовато-зеленый пакет.

Гибсона пробрала дрожь.

– Я некоторое время наблюдал за вами. Завидовал вашей молодости и вашим печалям! Сказал себе: этот человек в самом деле живет полной жизнью!

Гибсон решил, что один из них сошел с ума.

Глаза художника скользили по нему из-под полуопущенных век.

– Я заметил, как вы положили пакет на сиденье. – Глаза были почти закрыты, но в то же время видели. – Вытащили из кармана маленькую тетрадку в черном переплете.

– Я?

– Достали золотую шариковую ручку примерно пяти дюймов длиной и стали писать. Размышляли и писали.

– Писал! – Мистер Гибсон принялся ощупывать карманы.

– Затем так увлеклись своими раздумьями, что забыли писать. Я потерял к вам интерес. Понимаете, стало не на что смотреть. Кроме того, я обнаружил в двух сиденьях впереди от меня ухо без мочки.

Розмари подскочила и встала над мужем, пока тот извлекал из кармана и начал перелистывать маленькую записную книжку. Да, на страницах в самом деле имелись пометки. Он прочитал, что написал в автобусе: Розмари. Розмари. Розмари. Три раза ее имя и больше ничего.

– Хотел написать тебе письмо, – пробормотал он и поднял голову.

Взгляд жены был загадочным, наверное, печальным. Она покачала головой, медленно вернулась к тахте и села. Лавиния поменяла ноги: та, что была внизу, оказалась наверху.

– Я узнал вас, Мэри Энн, – продолжал художник. – Но сделал вид, что не заметил. Залег на дно. Простите. Не хотел мозолить глаза и выставляться напоказ.

– Я вас тоже заметила, иначе мы бы здесь не оказались. Так что выставите себя с пользой.

– Значит, это вы залегли на дно? – Художник вздохнул. – Корабли в ночи. Пустой я человек. Но мы еще поглядим.

– Зеленый пакет, – напомнила Розмари.

– Сейчас, сейчас. – Глаза живописца блуждали. – Ах да, сердцеобразное лицо. Я вас видел.

– Меня? – переспросила Вирджиния.

– Вы сидели справа впереди?

– Да.

– И оттуда поводили вашими нежными глазками, куда хотели. – Тон живописца сделался озорным.

Лицо Вирджинии стало пунцовым. Ли Коффи навострил уши.

– Я не заметил, подсматривал он за вами или нет. Может быть, в зеркало. – Тео повернулся к шоферу. – Так подглядывали или нет?

– Я? – вспылил Ли. Затем, поостыв, повторил спокойно: – Я?

– Тео, – строго проговорила миссис Ботрайт, – вы опять выставляетесь. Ведете себя как испорченный мальчишка.

– Не будем ее смущать. – Голос Ли Коффи стал холодным. – Вернемся к нашему предмету – яду.

Художник хлопнул в ладоши и раздраженно заметил:

– Не обращайте на меня внимания. Я вижу все, что вокруг меня, и ничего не могу с собой поделать. – Водитель автобуса взял медсестру за руку, но ни один из них этого, кажется, не заметил. Они не смотрели друг на друга. Тео сцепил за спиной ладони, выгнул грудь и покачался с пятки на носок.

– Так вот, там было это ухо…

– Чье ухо? – потребовала Розмари.

– Не могу сказать. Я заметил только ухо. Можно дать объявление. Постойте, Мэри Энн, кажется, сказала, что ваша фамилия Гибсон?

– Да.

– К вам кто-то обращался.

– Ко мне? В самом деле. Кто-то дважды произнес мою фамилию: в первый раз, когда я ждал автобуса, во второй, когда выходил из него. Этот кто-то меня знает. – Гибсон внезапно пришел в волнение.

– Кто, Кеннет? Кто?

Он смущенно покачал головой:

– Не обратил внимания.

– Он был подавлен. – Живописец энергично кивнул. Он стал похож на индюка, его гребень подрагивал. – Подавлен, я сразу понял.

– Вы заметили, кто с ним хотел заговорить? – спросила Розмари.

Тео смутился:

– Будь я проклят, нет. Я воспринимаю мир глазами. Слышал, как его позвали, но у меня не возникла картина, кто это сделал. – Живописец помолчал, все смотрели на него и ждали, что будет дальше. – Мне кажется, я заметил, как кто-то взял пакет.

– Кто?

– Кто?

– Кто?

Компания взорвалась, как попкорн.

– Молодая женщина. Точнее, девушка. Очень привлекательная молодая особа. Я разглядывал ее лицо, но думаю, это она взяла зеленоватый пакет и вышла с ним из автобуса.

– Когда?

– После него. Я к тому времени снова увлекся ухом.

– Кто она?

Художник пожал плечами: