— Папа, значит, теперь мы поедем обратно в Нью-Йорк?

Джонни смотрел на отца широко раскрытыми глазами. Мальчикбыл потрясен — отец только что рассказал ему о том, что происходит в мире.Слово «война» звучало очень здорово, но папа казался настолько мрачным, когдапроизносил его, что было ясно: речь идет не о забаве.

— Но я еще не хочу уезжать домой. — Джонни воФранции понравилось. Вдруг его охватил страх. — Но если мы поедем, я смогувзять щенка?

— Конечно, ты его возьмешь.

Как раз о щенке-то Ник и не думал. Сидя в комнате Джонни, ондумал о его матери. Прошло уже два дня, как она уехала из Канн, а дома так и непоявилась. Ник встал и пошел в кабинет. Он специально заехал домой, чтобысообщить Джонни новости, и не знал, что теперь делать — вернуться в контору?Ник позвонил туда и предупредил — если будет что-то срочное, пусть звонятдомой. Хотелось посидеть с сыном, подождать, не сообщат ли чего-то нового. Нопока новостей было мало. Париж с тех пор как объявили войну, вдруг удивительнымобразом притих. Люди продолжали уезжать в провинцию, но в целом Париж сохранялсдержанность, никакой паники не было.

Хиллари объявилась вечером того же дня, третьего сентября.Зазвонил звонок снаружи, из прихожей донеслись голоса, а мгновение спустя дверибиблиотеки распахнулись настежь. Вошла Хиллари, сильно загоревшая, со свободнопадающими волосами, глаза сверкали на ее лице, как инкрустация из оникса ислоновой кости. На голове соломенная шляпка в тон бежевой хлопчатобумажнойнакидке от солнца, которую она держала в руках.

— Боже мой, Хил… — Он реагировал так, словно вдругувидел потерявшееся дитя — то ли прижать к себе, то ли отшлепать?

— Привет, Ник, — она была совершенно спокойна иявно не настроена на теплую встречу.

Он сразу же заметил на ее запястье большой бриллиант, совершенноне подходящий по стилю к ее наряду — об этом новом дорогом подарке любовникаНик не сказал ничего.

— Ну, как вы тут? — жизнерадостно спросилаХиллари. Ник смотрел на нее, и у него появилось ощущение, будто его медленнопогружают в воду.

— Франция и Англия сегодня объявили Германии войну — тыпонимаешь, что это значит?

— Я слышала об этом. — Хиллари присела на кушеткуи невозмутимо поджала под себя ноги.

— Где тебя носило? — Беседа приобреталасюрреалистический и бессвязный характер.

— В Каннах.

— Я имею в виду последние два дня. Я звонил, и мнесказали, что ты выехала из гостиницы.

— Я приехала с друзьями на машине.

— С Филиппом Маркхамом? — Это был какой-то абсурд.Франция в состоянии войны, а он выясняет отношения с женой по поводу еелюбовника.

— Ты что, опять за свое? Я думала, с этим мы ужепокончили.

— Дело не в этом. Дело в том, что сейчас не времяколесить по Франции, пойми ты, ради Христа.

— Ты велел мне вернуться, и вот она я. — Онасмотрела на него с неукротимой враждебностью; и ведь ей даже не пришло в головуспросить о сыне. Ник смотрел на жену и все больше убеждался в том, что начинаетненавидеть ее.

— Ты вернулась домой ровно через десять дней послетого, как я велел тебе возвращаться немедленно.

— У меня были свои планы, которые я не могла изменить.

— У тебя сын! Началась война!

— Вот я и здесь. Ну и что дальше?

Ник тяжело вздохнул. Он сегодня целый день думал об этом. Онне хотел так поступать, но знал, что это необходимо:

— Хочу отослать вас домой. Если это не будет слишкомрискованно.

— Неплохая мысль. — Хиллари улыбнулась — в первыйраз с того момента, как вошла в комнату. Они с Филиппом уже все обсудили передтем, как он вышел из машины у «Георга Пятого». Он сказал, что забирает ее вНью-Йорк независимо от того, понравится это Нику или нет. А Ник, оказывается,эту проблему уже решил. — И когда же мы едем?

— Этот вопрос выясняется. Сейчас это стало нелегко.

— Следовало позаботиться об этом еще в июне. —Хиллари резко поднялась с места и прошлась по комнате, а затем снова обернуласьк Нику. — Похоже, ты слишком застрял в этом бизнесе с фрицами и совсемзабыл, какой опасности подвергаешь нас. Ты понимаешь, что на тебе тоже естьдоля вины за все? За то, что началась война? Кто знает, как немцы используютсталь, которую у тебя купили?

У Ника оставалось одно утешение — два дня назад он разорвалвсе контракты с Германией. Пусть его компания понесет значительные убытки, но сТретьим рейхом он больше не будет иметь дел. Ник сожалел только о том, что несделал этого раньше. И сейчас, глядя в глаза жены, он вспоминал слова, которыена корабле сказала ему Лиана: «Пришло время делать выбор». Да, время пришло, ион сделал выбор, хотя все-таки поздно — теперь ему придется жить с сознанием вины.Но ведь он и помогал, хотя и втайне. Однако помощь вооружающимся Британии,Франции и Польше была слабым утешением. Ведь одновременно с этим он помогалвооружаться и немцам. И Хиллари теперь сыпала ему соль на раны. Он посмотрел нанее с удивлением.

— Хил, за что ты меня так ненавидишь? Она задумалась, апотом пожала плечами.

— Не знаю. — Возможно, потому что ты постояннонапоминаешь мне о том, кем я стала. Ты хотел от меня чего-то такого, что я не всостоянии дать. Ты подавлял меня с первой же нашей встречи. Нашел бы лучшемилую школьную учителку, которая нарожала бы тебе воз ребятишек.

— Но я не стремился к этому. Я любил тебя, —сказал он устало и печально. Все кончено между ними.

— А теперь больше не любишь? — Она не моглаудержаться и не задать этот вопрос. И узнать ответ. В нем был ключ к свободе.

Он медленно покачал головой.

— Нет, больше не люблю. Так лучше для нас обоих.

Она кивнула:

— Пожалуй. — Затем тяжело вздохнула и направиласьк двери. — Я к Джонни. Когда мы едем?

— Как только мне удастся это устроить.

— Ты поедешь с нами, Ник? — Она смотрела на него,ожидая ответа. Он отрицательно покачал головой.

— Нет, мне придется остаться. Но я приеду при первойвозможности.

Она кивнула и вышла из комнаты, а он медленно подошел к окнуи посмотрел в сад.

В ночь на шестое сентября, в полночь Лиана разогрела Арманулегкий ужин и сама присела с мужем. Арман ограничился супом и небольшимкусочком хлеба. Он был слишком измотан после целой вереницы деловых встреч. ИзПольши приходили плохие известия, хотя Варшава еще, слава Богу, держалась Судяпо тому, что удавалось узнать, ситуация там была критической и поляки всталиперед опасностью полного уничтожения. Теперь на лице Армана отражались и годы,и скорбь, и тревога за собственную страну.